– А вы, значит, спаситель миров?

– Не иронизируйте. Мне с трудом удалось вычислить ваше местонахождение и принять некоторые меры для того, чтобы дать шанс этому времени и этой реальности уцелеть.

– Так это по вашей вине я безвольно был заключен в теле поэта Михаила Юрьевича Лермонтова?! – Мои кулаки сжались, но Петров даже бровью не повел.

– Да. По моей. Ничего не поделаешь. Вынужденная необходимость. Мне пришлось резко пресечь еще один опасный ход дедушки. Кстати, знаете, что именно вы должны были сделать ТУТ ради возвращения домой?

– Нет.

– Так я вам покажу. Прикоснитесь вот сюда, – на стол лег рваный клочок ткани, перепачканной чем-то бурым. Прикасаюсь к нему и… словно проваливаюсь в очередное лермонтовское сновидение-воспоминание. Я увидел будни Московского университетского благородного пансиона. По виду так самая обычная школа, в которой подходит к концу перемена после очередного урока. Длинный коридор гудит от беготни и криков. Всюду снуют, возвращаясь в классы, запыхавшиеся оболтусы в синих сюртуках со стоячими малиновыми воротниками и синими же брюками. Хочет вернуться в свой шестой класс и Миша Лермонтов, но вдруг его словно что-то толкнуло изнутри. Юноша нехотя поворачивает голову и видит… императора. Будто великан, одетый в белый кавалергардский мундир, тот молча и твердо шагает по коридору. Царственный взор наполнен гневом – бардак же кругом. Император идет, Миша стоит, а Костя Булгаков у дверей пятого класса вытянулся по швам и звонко гаркнул:

«– Здравия желаю, ваше императорское величество!..»

И тишина в ответ. Коридор девственно пуст, император вошел в пятый, Лермонтов – в шестой. Там надзиратель протирает аспидную доску, ожидая Перевощикова. Вот-вот должен начаться урок математики. Эх, не знает надзиратель, что в это самое время творится за дверью. Сам император нагрянул в пансион неожиданно с инспекцией, и итоги ее пока неутешительны. В вестибюле всего лишь один полуглухой старик-сторож, на лестницах и в залах ни одного надзирателя. Про коридоры вообще говорить не приходится – сплошной мрак. Императорский вердикт: «Сие не пансион для детей дворянских, а базар толкучий! Порядка нет! Учителя – требовательности не проявляют! Воспитанники благонравия лишены! Все крайне плохо-с!»

И вот теперь пансионер Миша Лермонтов, не отрываясь, смотрит на входную дверь. Сейчас она откроется, и в класс войдет император. И эти секунды ожидания подобны пытке. Все тело юноши как будто напряжено, а правая рука не выпускает гусиного пера… Что-то оно тяжелее обычного. А может, тяжесть от нервного напряжения?..

Наконец император показался. Михаил весь сжимается, словно готовясь к прыжку, внимательно ловит каждое монаршее слово:

«– Немедленно… собрать всех воспитанников в актовом зале!» – задыхаясь от ярости, проговорил Николай, наступая на надзирателя, уронившего тряпку на пол. Надзиратель от страха и высочайшего наезда аж посинел, втянул голову в свой высокий воротник и промямлил:

«– С-с-лушаюсь… ва-ш-ш-ш…»

Договорить он не успел. Немыслимо быстрым, сильным, многократно отточенным движением Миша Лермонтов вдруг метнул перо. Словно смертоносный дротик, оно глубоко вонзилось в горло Николаю. Брызнула кровь, император пошатнулся, в коридоре зашумело, в дверях показались испуганные физиономии директора Курбатова, инспектора Павлова и его помощника Светлова. Чиновничий испуг сменился ужасом, когда они увидели медленно, страшно медленно оседавшего на пол императора, чей белый мундир уже пропитался кровью…