Отчитывая кригс-комиссара за обнаружившиеся недостатки в снабжении, Румянцев напомнил ему, что армия только зимой получила большую партию обмундирования. Не могло же оно так сразу прийти в негодность!

— А обмундирование-то какое? — оправдывался кригс-комиссар. — Ветошь. С чужого плеча.

— Почему с чужого?

— Новенькое князь себе берет, а что старое — нам.

Румянцев сам замечал за Потемкиным грешок: пользуясь положением президента военной коллегии и первого министра, он брал себе лучшие полки, представлял к наградам и повышению в чинах только своих подчиненных, представлениям же его, Румянцева, не давал ходу. Поступками светлейшего двигало честолюбивое желание как бы подкупить своих воинов, показать им, что он умеет заботиться о людях и что служить под его началом гораздо выгоднее, чем у Румянцева. Разумеется, с его стороны это было очень скверно, и Румянцев открыто выражал свое недовольство. На ордена, задержки в повышении в чинах еще можно было махнуть рукой. Бог с ними, с этими орденами. Но забирать всю новую амуницию себе, а соседней армии спихивать старье!.. Да возможно ли это? Не наговаривают ли на князя лишнего?

— Я никогда не лгал, ваше сиятельство, — с достоинством сказал кригс-комиссар, уловив на лице фельдмаршала выражение сомнения. — В правдивости моих слов можете убедиться сами, ежели соизволите осмотреть транспорт с амуницией, только что прибывший из Кременчуга.

Румянцев приказал подать лошадь.

— Поехали.

Обоз, о котором говорил кригс-комиссар, стоял у временного магазейна, что в трех верстах от главной квартиры. Повозок двадцать, не больше. Часть подвод была уже разгружена и отведена в сторону, выпряженные лошади щипали реденькую траву. Солдаты толпились у входа в магазейн — те, которые выгружались, и те, что ждали своей очереди. Мешковатый офицер, руководивший работой, стоял тут же и мелом делал какие-то пометки на шершавых досках створки ворот.

Увидев фельдмаршала, солдаты засуетились, офицер выступил вперед с рапортом.

— Покажите, что привезли, — приказал Румянцев.

Рослый солдат, чья повозка оказалась рядом, распахнул парусину, коей укрывалась поклажа, и Румянцев увидел связанные лыком узлы помятого, поблекшего тряпья. Кригс-комиссар потянул к себе крайний узел и выдернул из него вещь, оказавшуюся мундиром.

— Вот, ваше сиятельство, извольте полюбопытствовать.

Румянцеву не стоило труда определить, Что мундир уже побывал на чьих-то плечах. Засаленный воротник протерся до того, что изнутри выглядывала тряпичная подкладка. На левом рукаве висел клок.

— А где обувь? — обратился кригс-комиссар к офицеру. — Принесите, пожалуйста, пусть его сиятельство и обувь посмотрит.

Офицер побежал в склад и вскоре вернулся с парой стоптанных, истертых на изгибах сапог. Вокруг стало тихо. Все уставились на фельдмаршала, лицо которого побледнело так, словно с ним случился приступ опасной болезни. Адъютант, встревоженный его видом, приблизился к нему почти вплотную.

— Заберите это, — сказал ему Румянцев и, не говоря более ни слова, быстро направился к лошади.

В главную квартиру фельдмаршал и его адъютант возвращались без кригс-комиссара, оставшегося у магазейна. Бледность все еще не сходила с лица командующего. Адъютант знал, что в таком состоянии его лучше не беспокоить, и потому всю дорогу молчал, неловко держа перед собой взятые из магазейна сапоги и солдатский мундир. Когда приехали в лагерь и сошли с лошадей, Румянцев сказал: