— Молчать, каналья! — прошипел Бокий разухарившемуся Петерсу. — Троцкому скажу — он мигом тебя прищучит!
Ленин принялся составлять список первоочередников, начав, как водится, с царя, его семьи и прочих великих князей.
Следует сказать, что ленинский список воплотился в жизнь неукоснительно, то есть, конечно, воплотился в смерть. Позднее убийство Моисея Урицкого знаменовало новую эру в построении молодого государства рабочих и, так сказать, крестьян. Канегисер пробрался в Народный комиссариат внутренних дел Петрокоммунны на Дворцовой площади, воспользовался уборной и не смысл за собой, подкараулил в вестибюле Урицкого и засадил в него весь магазин из пистолета. Потом вернулся в туалет, чтобы спрятаться, но по характерному запаху был схвачен, тут же судим, макнут головой в пользованный унитаз, и уж после этого расстрелян по законам военного коммунизма. С 30 августа, когда, собственно говоря, и случилось убийство Урицкого, главного чекиста Петрограда, наступил «красный террор».
Но плоды террора пожинал уже не Петерс, столь алчущий кардинальных мер, а вернувшийся из отпуска Дзержинский. Следствие по делу Мирбаха не дало ничего, что и требовалось доказать. Раздувать его никто не собирался, тем более в поисках мнимых соучастников где-то в Перми.
Но секретарь ячейки депо и два охранника этого не знали, да и не хотели знать. Им важно было покарать, такое, видать, случилось у них настроение.
11. Красная гвардия
Даже мельком брошенный взгляд на своих визитеров дал бы Тойво возможность поразмышлять на досуге: отчего такая агрессивность, зачем оружие и какие, собственно говоря, преследуются цели. Взгляд-то он бросил, вот досуга у него уже не было.
Секретарь — пацан, отравленный «Капиталом». Не то, чтобы он был младше Антикайнена, но его убежденный фанатизм, что есть обычные люди, а есть — вожди, которые гадят золотом, ставила его на одну ступень со страдающими максимализмом подростками. Такие молодые фанатики опасны, а еще опасней — такие же фанатики, только старые. У секретаря их ячейки имелся очень хороший шанс заделаться со временем именно таковым.
Пришедшие вместе с ним люди, вооруженные винтовками Мосина, казались потенциально опасными. Примкнутые штыки эту опасность только подчеркивали. Зачем — штыки? Чтобы можно было сделать больно — вот зачем. Вряд ли они, не кадровые солдаты, а просто наемные вояки, руководствовались караульными уставами в отношении самой винтовки, предписывающие снимать штыки только при разборках оружия. Четырехгранный клинок, присоединенный к стволу — это лишний вес, это своя специфика стрельбы, это не вполне удобно, в конце концов.
Этим людям было наплевать и на секретаря, и на Тойво, да и на ЧК, по большому счету. Может быть, в свое время их не приняли в чекисты по каким-то соображениям? В самом деле, не каждый маньяк получал возможность тешить свою кровожадность, сохраняя при этом подобие неприкосновенности.
— Хорошо, ЧК — так ЧК, — согласился Антикайнен. — Только, может, сначала на подпись на моем мандате посмотришь? И свой покажешь?
Сказав это, Тойво чуть сместился в сторону от стоящего напротив него грозного охранника с готовой к штыковой атаке винтовкой в руках. Вокруг никого не было, даже собаки не бегали. А если и бегали, то уже убежали: почувствовали своим шестым собачьим чувством, что дело неминуемо идет к кровопролитию.