Финнов в Питере без дела болталось не в пример больше, чем эстонцев, поэтому из финнов формировались батальоны. Руководство отделениями, взводами и ротами было предоставлено самим чухонцам, отдавая предпочтение былому опыту гражданской войны и обучению в шюцкоре.

Эстонцев было мало, и все они стремились пристроиться к обозу, чтобы колоть дрова, за лошадями ходить, тяжести носить. Латыши все скопом по ЧК разбежались, литовцы с поляками сделались кавалеристами и тоже ушли в неизвестном направлении — вероятно, к конюшням. Мадьяров, румынов и прочих малых представителей больших народов присовокупили к русским и дали им всем по флагу в руки.

Все, можно было заниматься формированием Красной гвардии, упустив из названия два слова — «рабоче-крестьянской».

Тойво оказался среди избранных, что было совсем неудивительно. Едва только к ним в роту пришел инструктор, как он сразу же сложил свои полномочия, и новым инструктором сделался сам Антикайнен. Может, это могло показаться кому-то странным, но не Акку Пааси, который затащил Тойво в каптерку и долго тряс ему руку в приветствии. Он-то и был этот инструктор.

— А нам Бокий сказал, что ты в овощ превратился, перенапрягся там что-то, или как-то так заболел, — сказал он.

— Я тут в овощ быстрее превращусь, — криво усмехнулся Антикайнен. — С деньгами-то моими разобрались?

— Да все нормально, никто не в накладе, — махнул рукой Акку. — Ладно, некогда мне с тобой в разговоры играть: раз ты теперь инструктор — учи их сам по своему усмотрению. А мне в Питере еще вещами кое-какими заниматься надо. Бывай!

Он скорехонько убежал, а Тойво остался, все больше и больше погружаясь в тоску.

Однако попала собака в колесо — пищи, но беги.

К своему удивлению подготовка курсантов оказалась чрезвычайно занимательным действием. Обучая их азам шюцкоровского способа ведения боевых действий, он начал обучаться и сам. Доктрина Красной гвардии была сугубо наступательной: война на территории противника, беспощадное его уничтожение, установление своего порядка. Это называлось «Мировой революцией».

С теорией было трудно: учебники и мемуары видных царских военачальников, конечно, были, но исключительно на русском языке. Даже записки с японской войны Маннергейма — и то не по-фински. Оно и понятно: для этого земляка родными было два языка — русский и шведский.

Тойво изучал Брусилова, его стратегию и тактику, зачитывался «Анабасисом» Ксенофонта, его видением перспектив, и удивлялся — все очень просто, все основано на здравом смысле. Правда, русский язык давался плохо, может, поэтому и знания хорошо откладывались в голове, что получать их приходилось с трудом, переводя каждое предложение и тщательно постигая его смысл.