Тойво понимал, что его жизненная цель — это не борьба. Он хотел всего лишь, чтобы его степень свободы максимально зависела от него самого. Вот и получил: нашел деньги, ушел от Революции, попал в Красную Гвардию. Бляха муха, что за невезуха!

С каждым прожитым днем Антикайнен все больше осознавал, что слова людей, особенно людей, черт бы их побрал, с высоких трибун — это шелуха. Церковь — это, вообще, опиум для народа. Самозванец, действующий посредством их — вот угроза. Стараться не поддаваться стадному чувству веры в идеалы будущего, опирающегося в подлое настоящее, всегда прислушиваться к голосу совести, а не приказа — вот тебе и противостояние с богом. Вот тебе и единение с Господом.

«Мое дело кажется безнадежным, но я видел, что происходит, когда люди ничего не делают. Бездействие — величайшее зло» (слова из фильмы Гильельмо Дель Торо «Штамм»), — думал он, пробираясь по пустынным улицам засыпающего города.

В этом, пожалуй, и было их сходство с одиозным Бокием. Только, в отличие от Антикайнена, тот пытался, помимо противостояния богу, сделать все, чтобы найти способ подчинить этого бога себе. Все логично: коли была бы такая возможность, Самозванец давно бы уничтожил и Глеба, и Тойво, да и прочих свободомыслящих людей. Нельзя допускать, что все вокруг болваны, смотрящие в рот очередному правителю, выполняющие законы марионеточного суда, безропотно принимающие карательные меры полицейской машины. Нормальные люди тоже встречаются.

Значит, нет у Самозванца такой власти! Значит, не Творец он всего сущего! Но становятся ли от этого менее опасными люди, ему подчиненные? Вряд ли. Зло — это всего лишь оборотная сторона жизни (имеется в виду по-английски: live — evil, жизнь — зло, в переводе).

Делегаты были уже пьяны. Очень пьяных развезли по домам, либо домам с нумерами. Прочие пели застольные песни — «Интернационал», «Марсельезу» и «Мурку». Во дворе выла собака. «Как по покойнику», — подумалось Тойво. Через восемнадцать лет мало кто из этого съезда останется в живых. Обидно, право слово, когда свои же ставят к стенке. Будто чужих для этой роли не нашлось.

Дальнейшая жизнь тем летом восемнадцатого года каким-то образом вся была поглощена армией. Тойво не приносил никакой присяги, но, так уж сложилось, неоднократно присутствовал при этом торжественном моменте у своих подопечных. Две недели курса молодого бойца, иначе говоря «Выстрела» — и парни, спешно поклявшись утвержденным правительством текстом от 25 апреля, ехали воевать.

К Присяге Антикайнен относился серьезно, так же серьезно он не хотел ее давать, пусть даже дело все это было — простой формальностью.

«Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина рабочей и крестьянской армии», — гражданином страны Советов он себя не считал. Впрочем, как и гражданином буржуазной Финляндии. Он не был сыном трудового народа, он был сыном своих родителей. А воин рабочей и крестьянской армии — это все равно, что банда повстанцев, где кадровых военных днем с огнем не найти.

«Пред лицом трудящихся классов России и всего мира я обязуюсь носить это звание с честью, добросовестно изучать военное дело и, как зеницу ока, охранять народное и военное имущество от порчи и расхищения», — это, скорее, подходило для сторожа военных складов. Проклятые расхитители социалистической собственности только и ждут, чтобы попортить и стырить. Перед лицом мировой общественности можно заявить: так дело не пойдет!