— Все! — сказал Тынис через некоторое время, последний раз обойдя расставленный по местам инвентарь. — Можно начинать. Посторонних просим покинуть помещение.

— Это кто — посторонний? — возмутился Лацис. — Матрена, пошла вон отсюда! Хотя — нет: будешь ручку крутить, как профессор скажет.

— Ну, ладно, — согласился эстонец. — Все равно специфика теста сугубо научная, никто не поймет ни хрена.

— Ни Буя не поймет, — поправил его Тойво. — Что мне-то делать?

— Сиди расслаблено и молчи. Женщина будет крутить магнето, как я покажу, я же буду фиксировать изменение экстраполяции, колоризацию рефракций. Потом на мои вопросы отвечай, что в голову взбредет. Каждое твое изменение настроения будет сопровождаться возникновением в голове некоего образа, постарайся его представить. А я постараюсь это представление поймать.

— Сколько времени займет все шаманство? — поинтересовался Лацис.

— Ну, полчаса, не больше, — прикинул Тынис.

— А больно не будет? — не испытывая ни страха, ни беспокойства, спросил Тойво.

— Нет, разве что голова может слегка поплыть, да кончики пальцев покалывать. Да, вот еще что, — внезапно вспомнил эстонец. — Если Матрена действительно будет крутить ручку, то платок ей лучше снять, а то голова будет чесаться, как ненормальная.

Товарищ Лацис перевел женщине эти слова, с русского на русский.

— Ты бы платок на время сняла, — сказал он ей. — Не то вши заведутся. Будешь простоволосая — не заведутся.

Матрена с явной неохотой стащила с головы свою косынку, вероятно, пожалев, что поддалась своему любопытству и не ушла. Волосы у нее были рыжие, густые и доходили до плеч. Она вся зарделась, словно не головной убор сняла, а сама разделась.

С улицы опять загромыхало, но дождь пока еще не начался — началась тишина и полная неподвижность природы: ни один листочек не шелохнется, даже курицы бегать перестали.

Тынис зачем-то пожал плечами, словно в недоумении, и показал женщине, как крутить ручку динамо-машины. Она сделала несколько оборотов, между стальными шарами с треском пробежала молния, Матрена взвизгнула и отпрянула.

— Отлично, — сказал эстонец, надел поверх одежды белый халат, вероятно, чтобы отличаться от всех других людей в комнате и развел шары своей машины под определенными углами. Женщину он жестом пригласил браться за ручку вновь. — Все, ничего страшного больше не будет.

Тойво со своего места улыбался. Товарищ Лацис смотрел за происходящим, как за спектаклем, откровенно развлекаясь представлением. Матрена с круглыми глазами и румянцем во всю щеку выглядела встревоженной. Тынис изображал из себя чудаковатого ученого: шептал что-то под нос, кивал головой и ерошил свою шевелюру. За окном бабахнуло так, что задрожали стекла и резко пошел сильнейший ливень.

По взмаху руки эстонца женщина закрутила ручку, опасливо косясь на стальные шары, но ничего не происходило, и она успокоилась. Тынис встал перед стулом и принялся оглядываться по зеркалам. Тойво почувствовал, что проваливается сквозь землю.

Такое бывает от стыда, от чрезвычайного усердия, подтвержденного клятвой. Такое, да не такое. Он провалился фигурально: пролетел сквозь пол, сквозь подвал с пустыми камерами для задержанных, сквозь землю, сквозь камни, сквозь воду, сквозь огонь, а потом наступила чернота.