— Отпусти меня к девочкам, тогда скажу! — выпалил он.

Катя встряхнула его — грубо, совсем не как мама, и низким чужим голосом повторила:

— Кто?

— Отпусти к девочкам…

Катя прикусила губу, посмотрела на него серьезно, как на взрослого, и кивнула:

— Ладно. Кто?

— Тетенька из огня. Высокая-высокая, и горит, как ты.

— Я горю?.. — удивилась Катя и потрогала свой лоб.

— Не там, тут. — Ромочка постучал себя пальцем по груди. — Я видел. Ты меня правда отпустишь? Ты обещала.

— Обещала.

— Ну вот. — Ромочка счастливо улыбнулся и мгновенно заснул.

Рано утром Катя разбудила его, велела сполоснуться из рукомойника, чтобы избавиться от полынного духа, и одеться во все чистое. Ромочка сразу понял, куда они собираются, и благодарно затих. Радостное предвкушение распирало его.

Они тихонько прошли по безлюдному еще поселку и спустились к реке. Река тоже спала, только водомерки скользили по буроватой глади. Катя бросила камешек, разбила речное зеркало, и на стволах прибрежных ив замерцали блики.

— Принимайте гостей.

У мостков что-то шумно плеснулось, и Ромочка расплылся в улыбке, увидев знакомую голову с тонкой нитью пробора. Катя тоже ее заметила, и по ее мгновенно закаменевшему лицу стало понятно, что она не любит речных девочек, не верит им. Испугавшись, что она передумает, Ромочка торопливо сбросил сандалии и хотел войти в воду, но Катя схватила его за руку.

— Ты обещала! — налился свинцовой обидой Ромочка.

Катя крепче сжала его запястье. Ромочка заревел. Он был на голову выше, ему ничего не стоило просто оттолкнуть ее и уйти, но она взрослая, она главная, и она не могла ему соврать…

— Подай знак, — выдавила наконец Катя. — Как будешь там, подай знак.

Ромочка не понял, о чем она, но закивал яростно. И Катя его отпустила.

Он, блаженно улыбаясь, пошлепал по мелководью. Когда вода дошла до колен, идти стало труднее, он пыхтел и размахивал руками. Наконец он почувствовал, как холодные руки смыкаются вокруг его тела…

Катя долго еще стояла на берегу. Трещали стрекозы, рыбья чешуя серебрилась под темной гладью, вспучилась над водой лягушачья голова и, поразмыслив, квакнула. А знака никакого не было.

Лида в сорок с небольшим имела полное право считаться старой девой, а на вид была даже не старой, а какой-то допотопной: носила длинные юбки и платочки. На дачу она приезжала в начале сезона, сметала в кучу прошлогодние листья, вычищала до блеска скромную дачку, копала, сажала. А в благословенные дни летнего отпуска окончательно перебиралась в свое маленькое ухоженное царство. И продолжала неутомимо работать. «Лида — труженица», — уважительно говорили соседи, и от этого она чувствовала тихую радость. Но не гордость, нет, грешно гордиться.

Тем утром Лида пропалывала клубнику. Кустики никли под тяжестью ягод — третий урожай уже. И варенья наварила, и деткам соседским раздала, и сама наелась, как никогда в жизни. Как же на даче хорошо, разнеженно думала она, и что уехать нельзя — тоже, в общем, хорошо. Кто ее в городе ждет, начальство? А лето, которое пятый месяц тянется, — это вообще прекрасно…