– Дядька, там такое! Такое! – сразу затараторила она.

– За Настькой глянь, золотце, а то вдруг проклятье её тоже поразило, – ответил лесной бог.

– Какое проклятье?! – взвизгнула ручейница.

Она остановилась и попятилась, а Яробор сморщился. Он совсем запамятовал, как ручейница проклятий всяких боится.

– Оно токмо на живых падает, – на ходу придумал хозяин заимки и потянул мимо Лугоши своего дьяка.

В двух шагах от стены, где в уголке, уподобившись худосочному пауку, сидел Женя, стоял поп и охрипшим голосом орал «Отче наш». Когда Яробор с Андрюшой вошли, юродивого вырвало прямо на священника. Вырвало кровью и лохмотьями печёнки из ослабевшего желудка. Но поп даже не вздрогнул. Не из пужливых. Яробор невольно улыбнулся. Он уважал смелых.

– Не останавливайся! – закричал хозяин терема, – иначе клеймо княжны преисподней убьёт дитя.

А вот тут Яробор даже не слукавил. Взывания к Всеродителю действительно ослабляют клеймо бесовки. Клеймо обладает собственной волей, надзирая за тем, кто душу свою продал, недаром же оно поставлено дитём преисподней. Голосить перед ним именем Всеродителя – это как махать княжеской печатью перед смутьянами. Или удостоверением стражи перед разбойниками. Да и колдовать так легче будет.

Яробор развернул Андрюшу к себе и взял за плечи.

– Сейчас ты подойдёшь и оросишь клеймо проклятия своей кровью. Прямо сейчас, иначе и она, и Антон умрут. А за тобой охота начнётся.

Яробор достал из-за пояса кинжал и вложил его в руку дьяка.

– Порежь длань.

Андрюшка кивнул и с дикой решимостью в глазах повернулся к юродивому. Хозяин терема сосредоточенно глядел на пухлого отрока. Ни при чём тут его кровь была. Просто нужно, чтоб дьяк в себя поверил. Чтоб ощутил себя важным и нужным. Спасителем. Героем.

Яробор отошёл на шаг, а потом опустил голову и начал шептать. Ведь теперь предстояло колдовать по-настоящему, и если не получится сие, то все напрасно будет. Всех жрецов потерять можно в один миг, дурнем себя выставить перед лицом священника, да и уважения к самому себе лишиться. Но сложно сие. Сложнее, чем лягушат из болота отряжать на работы, сложнее, чем стену силы вокруг крепости держать, сложнее, чем дом складывать силой воли. Это не зверь. Это человек.

Яробор зажмурился и потянулся силой к Жене.

Сразу же захрустели кости и хрящи. Заорал пуще прежнего продавший душу отрок.

Закипела сила, когда Яробор начал перекраивать тело. Сперва сучок мужской убрать надобно, да заменить на срам женский, и потекла плоть, аки воск нагретый. Тяжело это давалось лесному богу, ведь волшба свершалась не над мёртвым телом, а над живым человеком, да навсегда. Не тяп-ляп сделать надобно, а по совести.

Сила противовесом ударила в хозяина, заставив вспомнить, что такое боль. Эта боль заставила Яробора самого из человека становиться зверем. Он почувствовал пробивающийся из кожи мех. Мех полез, обжигая с ног до головы, словно кипятком. Заныли зубы, заломило челюсть. Она начала вытягиваться с тем же хрустом, с каким сейчас расширялись бедра Жени. Боль отдалась в спину лесного бога, пролегла калёным прутом вдоль хребта. Они сейчас оба были связаны одной болью. Как роженица и дитя. И неважно, что один не человек, а другой не младенец. Яробор создавал ныне другое существо.