Однажды, в мои первые недели на Гавайях, Андре Тао Ким Хай, пожилой вьетнамец, живший за углом от нас, остановился у моего дома с шахматной доской под мышкой и спросил: «Вы играете в шахматы?» Манна небесная! Мы с Андре играли на равных и провели не один десяток партий. Он приехал на Гавайи отдыхать от дел, отслужив много лет представителем Вьетнама в ООН, но спустя пару лет, когда разразилась вьетнамская война, покинул Соединенные Штаты в знак протеста и перебрался в Париж, а оттуда на остров Мадейра. Мы продолжили нашу дружбу и шахматное соперничество в последующие годы, я навещал его сперва во Франции, а потом на Мадейре.
К нам на Гавайи приезжали погостить мои родители, а также мать Мэрилин и моя сестра Джин с семейством. Мэрилин завела друзей в университете, и впервые за все время у нас началась светская жизнь: образовался кружок из восьмерых человек – в него входили социолог Реуэль Денни, соавтор «Одинокой толпы», и его жена Рут; индонезийский философ и поэт Такдир Алисьябана и его жена-немка; и Джордж Барати, дирижер Гавайского симфонического оркестра, со своей чудесной супругой, еще одной Рут, пламенной поклонницей йоги. Мы провели с ними вместе немало счастливых вечеров, читая вслух переводы стихов Такдира, обсуждая какую-нибудь из книг Реуэля, слушая музыку, а однажды – авторскую запись Т. С. Элиота, читавшего «Бесплодную землю», которая нас всех привела в подавленное состояние.
И по сей день я помню, как наша небольшая компания устраивала пикники на пляже, наслаждаясь гавайскими напитками и гуавой, личи, манго, ананасами и папайей, моим любимым фруктом. Я до сих пор помню вкус приготовленной Такдиром говядины на шпажках, которую макали в его фирменный индонезийский арахисовый соус.
Покер, плавание с маской, прогулки по пляжам, езда на мотоцикле, игры с детьми и шахматы – я вел гораздо более непринужденную жизнь, чем когда-либо прежде. Мне нравилась ее неформальность, нравились сандалии, нравилось просто сидеть на пляже и смотреть в море. Я менялся: работа перестала быть для меня всем. Серое Восточное побережье с его морозными зимами и угнетающе жарким летом больше не манило меня. Я чувствовал себя на Гавайях как дома и начал помышлять о том, чтобы остаться там до конца своих дней.
Наше двухлетнее пребывание на Гавайях близилось к концу, и перед нами встал вопрос, где жить. Я опубликовал еще две статьи по психиатрии и склонялся к научной карьере. Но увы, заниматься наукой на Гавайях не было никакой возможности: здешняя медицинская школа предлагала только первые два года теоретического обучения, и полноценной кафедры психиатрии в ней не было.
Я был предоставлен самому себе и остро ощущал отсутствие наставника, кого-то, кто мог бы дать мне совет, что делать дальше. Ни на миг мне не закралась мысль связаться со своими преподавателями из Хопкинса, Джоном Уайтхорном или Джерри Франком. Теперь, вспоминая о том времени, я теряюсь в догадках: почему мне не пришло в голову попросить у них совета? Должно быть, я считал, что они и думать обо мне забыли, после того как я окончил ординатуру.