Сидя в кресле, полковник развернулся и выглянул в окно. Он чувствовал себя командиром, который понимает, что наступающий враг обязательно нападет, однако не ведает, когда это случится, с применением какой тактики, где встанут ударные отряды и с какой стороны они двинутся в обход.
Тот командир также понимал, что битва имеет решающее значение, что на кону судьба армии, если не всей страны.
Сложности положения Эрнст не преувеличивал. Просто он знал о Германии такое, о чем догадывались и могли сказать вслух немногие. Он знал, что у власти Гитлер долго не продержится.
Фюрер нажил слишком много врагов и в Германии, и за ее пределами. Он был Цезарем, он был Макбетом, он был Ричардом. Когда его безумие исчерпает себя, его изгонят или убьют, или он сам себя убьет (вспышки гнева у него дышат безумием), образуется гигантская лакуна, которую займут другие. Не Геринг, которого погубит плотская или духовная несдержанность. Эрнст предчувствовал, что, потеряв двух лидеров (а Геббельса доконает гибель любимого фюрера), национал-социалисты ослабнут и силу наберет центрист-пруссак, новый Бисмарк, блестящий государственный деятель, если империалист, то разумный.
Эрнст вполне мог поучаствовать в этих переменах. Ибо, если не считать бомбы или пули, единственную серьезную угрозу для Адольфа Гитлера представляла армия.
В июне тысяча девятьсот тридцать четвертого года, во время так называемой Ночи длинных ножей, Гитлер и Геринг уничтожили и арестовали почти всю верхушку СА. Чистку сочли необходимой, чтобы умиротворить регулярную армию, которая завидовала многочисленной милиции коричневорубашечников. Гитлер четко разделял орду головорезов и немецких военных, прямых наследников батальонов Гогенцоллернов из девятнадцатого века, и без малейшего колебания предпочел последних. Два месяца спустя, после смерти президента Гинденбурга, Гитлер сделал два шага для укрепления своей позиции. Во-первых, он объявил себя абсолютным властителем страны; во-вторых, потребовал от всего личного состава рейхсвера присягнуть в верности лично ему.
Де Токвиль[22] говорил, что в Германии революция невозможна: полиция не позволит. Вот и Гитлер не боялся народного восстания, по-настоящему его пугала только армия.
Созданию новой, просвещенной армии Эрнст посвятил свою жизнь с тех пор, как кончилась война. Такая армия защитит Германию и ее граждан от любых угроз, возможно даже от самого Гитлера.
Однако Гитлер еще стоял у власти, и Эрнст не мог игнорировать автора записки, беспокоившей его, примерно как далекий рокот бронетехники, приближающейся во мраке ночи.
«Полк. Эрнсту: Жду отчет…»
Эрнст надеялся, что интрига, которую раздул Геринг, угаснет сама собой, но лист тонкой бумаги свидетельствовал об обратном. Следовало действовать быстро – подготовиться к атаке и отразить ее.
Тщательно обдумав ситуацию, полковник принял решение. Он спрятал письмо в карман и вышел из кабинета, сказав секретарше, что вернется через полчаса.
Эрнст прошел по одному коридору, потом еще по одному – в старом здании повсеместно велась реставрация. Всюду копошились рабочие, занятые даже по выходным. Рейхсканцелярия стала символом новой Германии, страны, поднимающейся из праха Версаля, и реставрация шла согласно популярной гитлеровской философии: каждого гражданина, каждое учреждение нужно «подогнать под стандарты национал-социализма».