Вот оно, самое сильное оружие Глеба. Его спокойствие и рассудительность, на фоне которого я чувствую себя брыкливой истеричкой. И как бы мне не хотелось проорать «Какого черта тебе вообще от меня нужно, если видимся мы только по выходным, секса у нас нет, а сон в одиночестве для тебя, хорька ученого, в разы увлекательнее, чем совместный досуг?», глядя в гладкое лицо с глазами преданной колли, я не могу.

Очевидно, что и чутье у Глеба собачье, потому что он безошибочно улавливает брешь в моей обороне и переходит в учтивое наступление:

— Можно войти, Никуш? Цветы хотя бы в воду поставим. Гибискусы ведь не виноваты, что я идиот.

Признание себя и идиотом и мои любимые гибискусы подкупают. Ну не в подъезде же нам расставаться.

— Проходи, — кивком головы указываю на приоткрытую дверь и пячусь в нее задом. Ситуация, конечно, полное дерьмо. Во-первых, у меня на голове до сих пор махровый тюрбан, во-вторых, в моей квартире два парня: один — без пяти минут мой бывший парень, другой — без шести минут мой будущий секс.

Пока Глеб неторопливо расшнуровывает ботинки, я с бьющимся сердцем выхожу в зал и беспокойно оглядываюсь. Ну а кто знает, что может взбрести в голову этим американцам? Вдруг Кэп в лучших традициях пошлых голливудских комедий расположился на моем диване голый и успел обмазать причинные места взбитыми сливками.

К счастью, подобной калорийной зарисовки я не застаю и со вздохом облегчения провожу Глеба на кухню.

— Подожди пару минут, — тычу в кнопку на чайнике, — сейчас приду.

Я со всех ног несусь в спальню, на ходу снимая полотенце с волос, и швырнув его в кресло, толкаю дверь. Максим стоит возле окна и задумчиво крутит в руках листок формата А4, в котором я узнаю свой последний набросок.

— Какого черта ты роешься в моих вещах? — возмущенно верещу, выдирая лист их его рук.

— Мне нужно было как-то отвлечься, — Кэп пожимает плечами и выразительно опускает взгляд на ширинку. — Кто приходил?

Он спрашивает это как бы между прочим, но за лесом пушистых ресниц я вижу неподдельный интерес.

— Это Глеб, — от волнения я нарубаю фразы как куски мяса. — И он еще не ушел. Сидит на кухне. Нам нужно с ним поговорить.

Очевидно, остаточные пары текилы и гормоны окончательно лишили меня способности соображать, потому что только сейчас до меня доходит весь конфуз происходящей ситуации. Хорошо же я, наверное, выгляжу со стороны, свихнувшаяся похотливая олениха.

— У тебя, наверное, дела еще есть, Кэп, — изо всех сил стараюсь не выдать навалившегося смущения, — Так что ты можешь ехать.

Гасович красноречиво опускает взгляд в мое махровое декольте и, привалившись задом к письменному столу, сверкает широченной улыбкой:

— Неа. Даже не подумаю.

— Какой настырный коллектор, — разворачиваюсь к двери, чтобы спрятать расплывающуюся улыбку.

— У тебя охрененные сиськи, Бэмби, — огненным кинжалом летит мне в спину, — Жду не дождусь, когда снова увижу их.

Ох, а вот и снова бельевые осадки. Только что, черт подери, означает это «снова»?

Когда я с безумной улыбкой и горящими щеками захожу на кухню, Глеб скромно сидит на стуле. Судя по идеальной чистоте столешницы и барной стойки и тому, как аккуратно висит на краю раковины сложенная вдвое целлюлозная тряпка, он явно успел убраться. За три месяца, что мы вместе я привыкла к его маниакальной тяге к чистоте, но сейчас его порыв уборщицы бесит. Есть что-то в этом жесте… бестактное. Если я не страдаю обсессивно-компульсивным расстройством и не натираю столовые поверхности до кровавых мозолей, еще не означает, что я грязнуля и нужно за мной подтирать.