– Кажутся, – угрюмо сказал я.

– Хоть какие-то объяснения этим странностям у вас есть? Или хотя бы предположения, догадки?

– Никаких, – сказал я. – Ничего не понимаю… Решительно ничего.

Он смотрел на меня долго, пытливо. Наверное, он был хорошим следователем, очень хорошим – взгляд не цепкий и не колючий, наоборот, едва ли не простецкий. Доводилось мне пару раз общаться со следователями военной прокуратуры, хорошо еще, всякий раз не в качестве обвиняемого – свидетеля. Вот у тех как раз глаза были колючие, цепкие, но умом и хваткой, как я теперь думал, они уступали этому высокому костлявому капитану…

– Решительно ничего не понимаете… – протянул он. – Что ж, я так потом и запишу…

Он повернулся и направился к «Виллису», где оставил свою полевую сумку. Капитан Шалин преспокойно курил. Он, конечно, не показывал вида, но я понимал, что ему скучно – здесь не было ровным счетом ничего, способного заинтересовать «Смерш». Напорись на Игоря немцы-окруженцы или «дубравники»[12], и следы борьбы остались бы (хотя бы примятая трава, рытвины от сапог), и не стали бы они его топить так, и на теле были бы следы. И уж непременно забрали бы пистолет, красноармейскую книжку, сняли форму – я знал уже: не только всевозможные немецкие пособники, но и немцы в подобных случаях так и поступали. Ну, положим, документы интересовали в первую очередь пособников, а вот наша форма – и немцев. Да, откровенно скучает. Ему ведь придется торчать здесь до самого конца, вместе со следователем ходить по хатам, где следователь будет снимать показания – не так уж трудно догадаться, с кого.

– Да, влип ты в неприятности, старлей, – сказал Шалин сочувственно. – Не сказать, чтобы особенно крупные, но и не мелконькие. Кто б мог подумать – в этой-то сонной глуши, и вдруг такое ЧП…

Легко ему было проявлять благородство души, будучи здесь, называя вещи своими именами, не более чем сторонним наблюдателем – как само это дело, так и моя персона, оба мы понимали, ничуть не интересовали «Смерш».

Но не хотелось мне сочувствия, ни от него, ни от кого другого. А неприятности, я сам прекрасно знал, будут. До военного трибунала и штрафбата с разжалованием или без, конечно, не дойдет – и в батальоне, и в полку я на хорошем счету, но есть другое… Недоброжелателей среди начальства у меня нет, наоборот, но при подобных ЧП крепкий втык командиру части, пусть такой крохотной, как мой взвод, так же неизбежен, как восход солнца. В ближайшее время, я точно знал, собирались меня представлять к следующему воинскому званию и ставить на роту вместо погибшего в последнем бою Семенихина. Кореш из штаба полка заверил: и представление оформлено по всем правилам, и приказ есть, но обе бумаги еще не подписаны. И вполне может оказаться, что и не будут подписаны, а отправятся в мусорную корзину, изодранные в клочья. Вдобавок могут и одну звездочку снять, сделать из комвзвода простым командиром машины боевой. Уныло…

Я посмотрел в сторону Деменчука. Старшина стоял на том же месте, с прежним безразличным видом человека, не намеренного ни во что вмешиваться. С одной стороны, все правильно: прекрасно знает, что дела военных рассмотрению военной прокуратуры либо «Смерша» и подлежат, а он сюда приглашен исключительно формальности ради, как единственный представитель местной власти (никаких других пока что попросту не имеется).