— Вот и приехали, — прокомментировал Сева. — А ведь этот тип утверждал, что ему не нужны наши души…

Говорят, у чукчей или эскимосов — в общем, народов Крайнего Севера — существует около сотни названий цвета снега. Иван этому, честно говоря, не верил. Ну какой цвет снега может быть, кроме белого? Тем более для горожанина? Серый, когда он начинает таять по весне, да грязный. Относительно последней разновидности цвета — на улицах городов, особенно возле помоек и промышленных объектов, он, конечно, может быть всех цветов радуги. А вот чтобы белый цвет сам по себе имел столько оттенков… В неправоте Ивана убедила жизнь и антипод белого цвета.

Шагнув вслед за своим проводником через колышущиеся языки черного пламени, Иван очутился в очень странном месте. Слева от него разверзлась необъятная пропасть с совершенно непросматривающимся дном, но при взгляде на которую возникало твердое убеждение, что, сорвись в этот провал, будешь падать туда целую вечность. Или пока не остановится от ужаса сердце. Справа вставала стена, высота которой нисколько не уступала глубине пропасти.

И все вокруг было черного цвета. Вернее, черных цветов. Грани стены то блистали, подобно черному алмазу, то исходили теплыми волнами траура, в которые нестерпимо тянуло окунуться с головой. А местами даже сама стена угадывалась лишь по косвенным признакам в непроницаемом, черном мраке. Из пропасти же медленно и неотвратимо возникали беззвучные фонтаны, струи которых высоко вверху перехлестывались и пересекались друг с другом, образуя потрясающие по сложности геометрические фигуры, которые начинали тут же медленно оплывать и скатываться рваными валами и каплями в породившую их бездну. Вся эта завораживающая феерия переливалась сотнями, тысячами оттенков черного цвета. И каждый из них нес в себе еще и эмоциональную составляющую, заставляя то трепетать от беспричинной радости, то погружаться в пучину беспросветной меланхолии, а то вспыхивать непонятной злобой к себе или к мерно двигающейся впереди фигуре. Иван со слабым удивлением отметил, что и захлестывающие его волны душевных переживаний тоже черного цвета. Он, как ни напрягался, не мог даже представить себе существование других цветов, кроме царствующего внутри и снаружи мрака. Хотя мрак — это все-таки не то. Видимость-то вокруг была великолепной. Иван в глубине души понимал, что все наблюдаемое им черное великолепие невозможно передать словами. Слишком беден наш язык и не приспособлен к описанию таких явлений. Пожалуй, тут лучше всех справился бы художник. Кто-нибудь наподобие Рериха. Теперь Иван понял, почему при просмотре картин этого гения возникало странное щемящее чувство невосполнимой утраты. Художнику, скорее всего, удалось побывать в том волшебном мире под названием Шамбала, обратную дорогу в который он искал потом всю оставшуюся жизнь.

Вот и Иван чувствовал где-то глубоко внутри, что от путешествия по этому странному царству живого мрака в его душе навсегда останется кровоточащая зарубка.

Но всему есть предел, в том числе и эмоциям. Своеобразный порог насыщения, после которого либо просто тупеют, либо сходят с ума, не в силах преодолеть захлестывающий поток впечатлений. Он внезапно ощутил, что еще немного — и шагнет в эту пропасть с фонтанами черного бархата, лишь бы обрести тот вечный покой, обещание которого вкрадчиво и незаметно обволакивало его душу. И избавится от непонятного, пронизывающего насквозь, внимательного и в то же время абсолютно безразличного холодного взгляда.