— Где вы так хорошо научились английскому языку? — спросила Кэрри.

— В католической миссии в Джальбертсе. Мой отец всегда брал нас с матерью во все морские путешествия. И я почти всю ж(|знь, исключая два года миссионерской школы, провела на борту его шхуны. Когда с отцом случилась неприятность, мне исполнилось двадцать девять. Вот тогда и пришлось расстаться с морем.

Мать моя умерла, когда я была еще девочкой. Отец не расставался со мной. Он. наверное, был дурным человеком, но нас с матерью любил. Мы плавали по южным морям, но примерно раз в два года возвращались в Джаль-бертс. Все остальное время торговали на островах с пиратами и убийцами.

Отец хотел, чтобы я получила образование, и когда мне исполнилось двенадцать, оставил меня в школе католической миссии. От отца я научилась голландскому. Я думаю, он был неплохо образован — у него на шхуне была хорошо подобранная библиотека. Я частенько видела его с книгой. Но что он был за человек, откуда родом — я так и не знаю, о своем прошлом он не распространялся. Все звали его Большим Джоном. Он научил меня навигации. С четырнадцати лет я уже была его первым помощником. Это, конечно, неподходящая работа для девушки, тем более, команда подбиралась из таких головорезов, что пробы ставить было некуда. С отцом никто приличный плавать не хотел.

Я немного знаю японский и китайский — у нас были матросами японцы и китайцы. Да и вообще экипаж состоял из всех национальностей, какие есть на свете.

Когда отец бывал пьян, я стояла на мостике, фактически последние годы командовала шхуной я. Это было нелегкое времечко. Негодяев нужно было держать в страхе. И без пары пистолетов я на палубе не появлялась.

Розетти не спускал глаз с Сарины. Казалось, она загипнотизировала его. Бубнович с изумлением наблюдал за ним. С одним он был согласен — на Сарину приятно было смотреть, такая она была ладная, ловкая и яркая.

— Где теперь ваш отец? — спросил Джерри.

— Вероятно, в аду. Он убил своего матроса, и его повесили. Вот когда это случилось, мистер и миссис ван дер Меер приняли во мне участие и взяли к себе в дом.

Беседа была прервана приходом доктора. Все стали расходиться по своим шалашам, к большому огорчению Розетти. Бубнович с насмешливой улыбкой отпустил парочку острот по поводу несчастного вида бедняги Шримпа, но в глубине души был озадачен таким поведением маленького сержанта. 

На следующее утро все покинули лагерь и тронулись в путь. Раненых несли на носилках. Там, где позволяла тропа, Кэрри шла рядом с носилками Джерри. Сарина следовала за нею, а от нее не отставал сержант Розетти. Бубнович и несколько голландцев составляли арьергард. Поскольку голландцы не говорили по-английски, а Бубнович не знал голландского, то ему ничего не оставалось делать, как размышлять на ходу о том, о сем, и в частности, об удивительных переменах, произошедших со Шрим-пом. Этот убежденный женоненавистник прямо-таки прилип к юбке! Да и кто покорил его бронированное сердце? Темнокожая убийца, да еще по возрасту чуть ли не в матери ему годящаяся. Бубнович очень полюбил маленького сержанта и желал ему добра, а Сарина не внушала доверия. Бубнович подозревал, что Шримп до сих пор мало что знал о женщинах, а полинезийская тридцатилетняя красотка была, по мнению бруклинца, не совсем подходящим объектом для изучения. Следовало бы как-то внушить Шримпу, чтобы держался на дистанции. Бубнович вспомнил подходящие к случаю строки из Киплинга: «Она всадила в меня нож из-за высказанного мной сожаления, что она не белая, научив меня этим лучше понимать женщин». Он вздохнул с грустью. «Запад есть запад, восток есть восток, и с мест они не сойдут...»,— подумал он опять же цитатой из Киплинга. Да, прав был Шримп, когда говорил, что от женщин ничего, кроме неприятностей, не дождешься.