– Заржавеет? – удивленно переспросил собеседник. – Не, сабля моя не ржавая… Вот за это сейчас и выпьем – чтоб наши клинки никогда не ржавели без дела!

Павел едва не поперхнулся – ничего себе, тост. Миролюбивый такой, гуманистический. Скривился, но выпил – чего отказываться-то? Тем более что и к найманской бражке боярин, кажется, привык…

– Ты что такой бледный-то, друг? – рыгнув, участливо поинтересовался Игдорж. – Вина мало выпил? Так налью еще, пей на здоровье.

– Да выпью, – устало прикрыв глаза, гость тяжко вздохнул и быстро поинтересовался: – А когда мы в Сарай поедем? Ну, к тому пройдохе.

– Завтра поедем, – развязывая второй турсук, убежденно отозвался степняк. – Прямо с утра и отправимся – чего зря время терять?

Ремезов лишь головой покачал. С утра… Это после всего выпитого-то? Ой, что-то не верится, ой…

– Ты что, уснул, друг Павел? Пей!

Удивительно, но, как и договаривались, они выехали из кочевья с утра, с первыми лучами солнца. Отправились в путь целой кавалькадой – сам Игдорж Даурэн со своим дорогим гостем, Бару со смешными косичками, незадачливый поляк Яцек и еще с пару дюжин вассалов и прихлебателей Игдоржа, без которых не мог позволить себе обойтись любой степной князь, а впрочем – и не только степной. Как это так – одному-вдвоем ехать? Позорище!

Маша с ними не поехала, осталась в кочевье, поддавшись на уговоры новых подруг. Ремезов сначала удивился отказу девчонки возвращаться на родину, а потом махнул рукой – все правильно – дома-то у бывшей невольницы давно уж нет. Там, на Руси, нет, а вот здесь, в Орде – вдруг появился. К тому ж и перспективный жених подрастает, да и табуны, отары… Чего от счастья несчастье искать? Правильно Маша и сделала, что осталась, а вот Яцек, конечно – другое дело. Видно было – грустил, тосковал парень, вот и попросил Павел пристроить его в Сарае к каким-нибудь купцам – чтоб добрался до своей Польши.

Плотная, наезженная колесами широких степных телег, дорога шла вдоль реки, затянутой прозрачной утренней дымкой, на глазах таявшей под блистательно-золотыми солнечными лучами, как тает попавший в теплую воду лед. Сладко пахло клевером, белыми звездами сверкали на всем пути ромашки, тяжело покачивались на ветру фиолетово-багряные соцветия иван-чая, а в зарослях смородины и малины весело щебетали птицы. Вот одна серая пташка выпорхнула прямо из-под копыт коня, неровными кругами поднимаясь в небо. Жаворонок… или пеночка.

Игдорж Даурэн сидел в седле неподвижно, как статуя Будды, и, судя по закрытым глазам – дремал, как и все его люди, кроме Бару – тот то вырывался далеко вперед, хлестнув коня плетью, то надолго задерживался у малинников, набивая сладкими ягодами рот, и потом догонял всех, поднимая с дороги теплую серовато-желтую пыль.

Никаких указателей, кроме изредка попадавшихся каменных баб, на всем пути не имелось, и Павел иногда сомневался – а правильно ли они едут-то? Нет, вроде бы все правильно – вниз по теченью Волги, что же касаемо указателей, так молодой человек про себя посмеялся, представив, как из-за во-он того орешника выплывает вдруг указательный знак – «Сарай – 40 км». Ага… еще и гаишник там же, в кустах, сидит, полосатой палочкой машет-колдует.