– Эй, Бару, живо, сказал я!

– Ого-го! Водичка-то прохладная! – выскочив из воды, подросток быстро отряхнулся, словно какой-нибудь озорной щенок, да принялся натягивать одежку, не забыв похвалиться: – Кабы ты, дядюшка, меня не позвал, так я б запросто во-он до того островка доплыл.

Игдорж только хмыкнул:

– Далеко козлиным рогам до неба!

– Нет, правда, доплыл бы! Мы вчера с Машей наперегонки плавали.

– Во как! – тут уж удивился Ремезов. – Так вот, вместе, и плавали?

– Еще Яцек был, но он она берегу сидел, в воду не лез. Судья!

Потянувшись, Павел посмотрел на Волгу, разлившуюся, словно море, и такую же, как и море, грозную. Дувший еще с раннего утра ветер сейчас усилился, по реке побежали волны, с шумом накатывающие на низкий песчаный берег, разбиваясь о далекие утесы и камни. По такой погоде не доплыл бы Бару до острова, ни за чтоб не доплыл бы, хотя, конечно, попробовал бы, не отказался и вполне мог утонуть – смелости да дури хватило бы. Правда, Маша его обычно сдерживала, следила, словно за младшим братцем. Хм, они, оказывается, уже и купались вместе.

– Ну, я готов! – мальчишка нацепил на мокрые косы круглую войлочную шапку. – Идем?

– Идем, Бару, идем, – посмеивался на ходу Игдорж. – Уж скоро и гости пожалуют. – Найман на ходу обернулся. – Павел, помнишь, я тебе говорил про большую охоту?

Ремезов тут же встрепенулся, кивнул:

– Угу.

– Ну, так вот они – вестники.

– Думаешь, приехали на охоту звать?

– А зачем же еще? Как раз на днях и должны были приехать.

Павла всегда поражала и восхищала эта способность монголов словно бы предвидеть события, коих было не так уж и много в их обычно размеренной и – что уж скрывать – скучной жизни. Все в кочевье шло своим чередом, определенным великим природным кругом: весна – лето – осень – зима, все тянулось так же, как и тысячи лет назад – пастухи гнали стада, разбивали, ставили летние гэры… теперь уж до осени, до зимы – почти никаких новостей и никого чужого, а уж гость-то – за радость! Так вот, постоянно видя вокруг себя одни и те же лица, за радость взять да помчаться километров за сотню – просто в гости в соседнее кочевье заехать, а уж если гости приезжают сами… О! Это повод пить недели две, уж никак не меньше!

Ремезов и его спутники как раз и провели в кочевье Игдоржа Даурэна чуть меньше пары недель, и за это время Павел никогда не был абсолютно трезвым. То арька, то кумыс, то ягодная бражка, претензионно именуемая – «вино». И ведь никак не откажешься – кровная обида! Маша-то с Яцеком легко, Маше – потому что девушка, а Яцек – молодой ишо. Их-то пить не заставляли, не наваливались… Впрочем, в кочевье Игдоржа, надо отдать должное, все же вдрызг-то не надирались, так, были всегда слегка под хмельком…

О-о-ох, бедная печень!

Почуяв хозяина, заржали привязанные невдалеке неприхотливые монгольские кони. Не то чтоб до кочевья так уж далеко идти – метров восемьсот от реки, вряд ли больше – однако ходить пешком для монгола – позор! Даже и на куда меньшее расстояние обязательно поедут верхом, а как же!

Боярин давно уже изучил все местные нравы и обычаи, пользуясь оказанным ему гостеприимством. Игдорж Даурэн считал себя должником, и гостей окружил всеобщим почтением и почетом – даже Машу и Яцека, которых, правда, «вином» в непомерных количествах не поили.