Высказавшись, разбойник резко повернулся к Ремезову и добавил то главное, ради чего, собственно, и начал всю свою речь:

– Вот он и казнит. На наших глазах. Так, как ты, атамане, прикажешь!

– От так Трегуб! – восхищенно присвистнул Дуб-Дубыч. – От так голова-а-а!

– Верно, верно, – тут же послышались крики. – Так и надобно сделать.

Кривовато усмехаясь, Курдюм посмотрел на боярина:

– Слыхал, друже Аким?

– Да слыхал, – Павел мучительно соображал, что бы сейчас предпринять такое, что бы сделать, что бы…

Убивать безоружного пацана как-то не очень хотелось.

– А раз слыхал, так действуй! – твердо приказал атаман. – Не все наши видали, как ловко ты с сабелькой управлялся, так удаль свою покажи – ежели с первого разу лазутчику головенку снесешь – быть тебе в ватаге! Ну, что молчишь-то? Согласен?

Ах, как дернулись оба – и пойманный, с черно-рыжими косами, мальчишка, и взрослый монгол. Знали, знали они по-русски, и знали неплохо – поняли все сразу. Игдорж Даурэн дернулся:

– Погодите! Я буду говорить!

– Поздно уже, – отмахнулся, словно от мухи, Курдюм.

Ремезов очень хорошо понимал сейчас атамана: тот показывал себя человеком слова – вот сказал что-то перед всею ватагою, обещал, и теперь уже ни за что не пойдет на попятную, ни за какие деньги, ни за какой выкуп – никак не можно авторитет главаря на какое-то гнусное серебришко менять!

Монгол тоже все это прекрасно понял – что-то ободряюще бросил отроку, тот улыбнулся бесстрашно, да так и продолжал улыбаться, когда бродники поставили его на колени, стянули халат, открыв худенькие плечи и шею.

Ремезов мрачно скривился:

– Вы что же, думаете, я эту куриную шею одним ударом не перерублю?

Разбойники азартно зашумели, кое-кто уже и бился об заклад – и ставили в основном на Павла.

– А и переруби, Аким, друже! – атаман с явным удовольствием протянул кандидату в разбойники саблю. – А ну-ко! Покажи всем!

– И покажу, – искоса посматривая на отрока, боярин проверил остроту клинка пальцем. – Покажу. Но только завтра.

– Как это завтра? – не понял вожак.

– А так, атамане! – Ремезов давно уже знал, что сейчас говорить. – Все мы… ну, почти все в Христа-Бога веруем, а нынче пресветлый праздник, день преподобного святого Валентина, патриарха Вашингтонского, по приказу язычника Тиберия за веру Христову умерщвленного. Да вам любой скажет – в день святого Валентина никого казнить нельзя, наоборот – всех любить надо! Грех я на себя не возьму, как ни просите… – воткнув саблю в землю, Павел неожиданно поклонился всем бродникам. – Так что простите, общество, сегодня – никак. А вот завтра… Завтра – пожалуйста!

«Колхозник» Трегуб что-то хотел сказать, да только Курдюм его больше не слушал: махнул рукой, мол, завтра так завтра, нешто мы нехристи окаянные в святой праздник головы рубить?

– Святого Валентина, значит, день, – отойдя в сторону, негромко пробормотал Трегуб. – Я вот и не знал, что есть такой праздник. Ну, вы пейте пока. Ла-адно…

Ухмыльнувшись, разбойник пошевелил бровьми и направился вниз, к реке, туда, где под бдительным присмотром стражей сидели на берегу Маша и Яцек.