– Об этом тебе сам Яша сказал?
– Да.
– А его кто облагодетельствовал?
– Криминальный комиссар имперской безопасности Штрук. Он курировал Якова Иосифовича, как и многих других пленных родственников вождей…
– Вот видишь, Штрук – лицо заинтересованное!
– А сегодня, – проигнорировал его ремарку Иван Николаевич. – Сталин и вовсе заявил: «Нет у меня никакого сына Якова»… То бишь от родной кровинки отказался… Что тогда говорить о нас с тобою?
– Тем, у кого совесть чиста, бояться нечего, – заверил Потапов.
– Поживем – увидим… – уклончиво подытожил смысл разговора Музыченко.
Новости от «новенького»
Хаммельбург.
Май 1943 года
Иван Николаевич, обычно уравновешенный, был как никогда возбужден.
– Слышь, Миша, только что во второй барак перевели одного нашего из Заксенхаузена… Так вот… Он утверждает, что в конце апреля Яков Джугашвили покончил жизнь самоубийством, бросившись на колючую проволоку под высоким напряжением!
– Зря, – спокойно констатировал Потапов.
– Опять ты ничего не понимаешь! – вспылил Музыченко. – Это он в отчаянии сделал, после того как его отец на весь мир заявил, что никакого сына Якова у него нет…
– И что? Если нет пленных, а только изменники Родины, мы с тобой тоже должны причинить себе смерть?
– Не знаю!
– А если не знаешь – не нагнетай обстановку… Тащи сюда этого злостного распространителя слухов – я поговорю с ним по душам!
– Сейчас, Мишенька, сейчас…
Спустя несколько минут дверь скрипнула и следом за генерал-лейтенантом на пороге выросла долговязая, слегка сутулящаяся фигура, которую Потапов никак увидеть не ожидал.
– Тимофей?
– Миша!
Они обнялись.
– Так вы еще и знакомы? – пробурчал окончательно растерявшийся Музыченко.
– Да! – сиял Михаил Иванович. – Это мой, – он замялся, не зная, как представить земляка, но быстро сообразил: —…Мой друг детства… Тимофей Егорыч Ковин – всемирно известный астроном.
– Слыхал! – уважительно изрек Иван Николаевич, почесывая затылок, хотя названное Потаповым имя ему ничего не говорило.
– Ну, Тиша, давай рассказывай, что там у вас стряслось?
– После «Проминента» меня отправили в Заксенхаузен. Как выяснилось – по личному распоряжению фюрера.
– За что такая честь?
– Астролог Гитлера позаботился. Некто Сергей Вронский…
– Русский?! – удивленно выдохнул Музыченко.
– Да. Представитель знатного графского рода… Он давно меня искал, с тех пор как узнал о нашей дружбе с Эрихом Гануссеном…
– А это еще кто?
– Тоже известный прорицатель. Как сейчас утверждает нацистское руководство, – шарлатан, старавшийся втереться в доверие к высшим чинам Третьего рейха… Настоящее его имя – Гершман-Хайм Штейншнейдер.
Лучше бы он этого не говорил! Необычное имя спровоцировало у обеих генералов приступ смеха.
– Гершман-Хайм… Ха-ха-ха, – заливался Иван Николаевич. – Штейн… Шнейн… Как его там? Шнейдер… Ха-ха-ха!
– Шарлатан-астролог! Га-га-га, – вторил ему Потапов. – Самого фюрера развел?
– О покойниках – или хорошо, или никак, – попытался урезонить расшалившихся коллег Ковин, но те еще долго не могли уняться.
– А этот твой Вронский… Ха-ха-ха! Как его зовут? – наконец успокоившись, поинтересовался Музыченко.