Я отсчитываю банкноты с портретом императора Акихито. Подумать только, ещё до Великой Битвы доллар считался ценной валютой, а сейчас это – фантики от конфет. В самой Калифорнии три города штампуют свои баксы, и курс у всех разный – скажем, доллар СанФранциско дороже доллара Лос-Анджелеса. Рейхсмарку торговцы берут, потому что есть закон, обязывающий магазины принимать валюту Третьей империи.

– И три… Нет, четыре бутылки кока-колы, – радуюсь я, упаковывая «штюрмгевер» в дорожную сумку (она включена в цену). – Холодной, чтоб аж голова заболела.

Тётка открывает дверцу ржавого апокалиптичного холодильника – там рядами, как солдаты, стоят бутылки. Собрав жирные пальцы в горсть, сгребает колу.

– Самая настоящая, не такое барахло, как у других, – гордо сообщает хозяйка магазина. – Видишь красное солнце на крышке? Сделана в Японии, на заводе в Нагасаки.

Да, это японцы отлично придумали: на правах победителей отобрали у владельцев фирмы торговую марку и переместили производство в Ниппон коку. Изъять из страны кока-колу – это все равно что вырезать у Америки сердце. Немудрено, что страна пришла в упадок. Залпом опустошаю бутылку – да, ничего не изменилось. Химия, она и есть химия.

– Many thanks, – говорю я тётке фразу, заученную со школы. – А позвонить от вас можно?

– Линии связи месяц не работают, – сумрачно отвечает она, почёсывая засаленную голову. – И электричество дают с перебоями. Холодильник на генераторе, телик выбросила.

Судя по запаху от халата, горячей воды тоже нет… эдак пару веков.

– Вы хотите так жить? – поворачиваясь к Ольге, я перехожу на руссландский. – Вот та самая прелесть демократии, воспетая прозападной ветвью шварцкопфов. Правда, две трети партизан – большевики. Было бы отлично переместить вас во времена Сталина. «Фёлькишер беобахтер» пишет, что «святой старец» готовил сациви из детей, проводил сеансы чёрной магии, делал куклы из человеческой кожи. Завидую. Сколько ещё откровений вас ждёт в этом мире! Шварцкопфы любят обожествлять свои фантазии.

Она угрюмо молчит. Мы выходим на улицу, вдыхаем горячий и сухой воздух.

– Куда теперь? – интересуется Ольга, делая вид, будто не слышала последних слов.

– Поедем в центр, в гостиницу «Мэйдзи», – сообщаю я, вскидывая на плечо сумку. – Там живёт мой бывший приютский наставник, доктор Сорокин. Лет пять назад он прислал мне на сёгунэшную почту адрес, просил заезжать… Вот уж не думал, что появлюсь здесь. Работает на Маккейна, исследует сыворотку долголетия… У него доступ ко всем электронным архивам «Лебенсборна». Вот у него я и спрошу, кто такой герр Локтев, отчего он способен превращаться в меня и с какой стати этого человека даже четырьмя конфетками из свинца нельзя отправить в Вальгаллу? Давайте отыщем здесь стоянку такси или хотя бы автобус. Не топать же под солнцем в центр пешком, и…

Боль накатывает внезапно – разрывая мозг.

– Воткните в меня нож… – хриплю я, сползая по стене. – Быстрее, в левую руку…

Улицу огромным ртом поглощает тьма.

А вот на этот раз мне видится нечто совсем другое. Нет никакого снега, отсутствует летний зной, только ветер свистит в ушах. Мерзкая слякоть, землю ковром устлали прелые листья, тонущие в брызгах жидкой грязи. Судя по детским воспоминаниям, поздний октябрь. Квадратная площадь, вокруг громоздятся здания-«коробки» из потемневших от влаги досок, явно возведены на скорую руку. Как бы то ни было, мест внутри не хватает, хотя бараки набиты битком: тысячи людей живут и умирают под открытым небом. Похудевшие до состояния скелетов, в полусгнившей от сырости одежде, они медленно копошатся в грязи, как могильные черви. Стволы берёзок у забора из колючей проволоки черны – люди обгрызли кору на той высоте, куда смогли дотянуться. Посреди плаца вышка: четыре пулемётчика, кутаясь в шинели, безразлично смотрят на умирающих через прицелы. Смертников практически не кормят. Пытаясь выжить, те питаются листьями, жуками, червями, остатками пожухлой травы. Люди не говорят друг с другом, их интересует только еда: голод довёл всех до нечеловеческого состояния. Кого интересует, кем узники были раньше? Кого любили, кого растили, кем работали? Сейчас они – стадо голодных животных.