Едва сдерживая ожесточенную ярость, я прошу еще раз раздвинуть края раны и показываю коллегам наполовину простреленную артерию. Как легко можно было наложить шов. Никто не произносит ни слова.

В ту самую минуту ко мне приходит решение искать новый, более надежный путь для спасения подключичной артерии и вместе с ней жизни. Непременно должна быть какая-то возможность, и я ее найду. Классический метод полностью подвел нас.

Очнувшись, мы снимаем свои халаты. Приносят кофе, и постепенно к нам возвращается естественное чувство сопротивления злому року и несчастьям.

Тот, кого разбивают подобные удары судьбы, никогда не сумеет быть хирургом.

Сырой и дождливый сентябрь подходит к концу. Над землей нависает октябрьская мгла. Российская земля погружается в меланхолию и уныние. Все очертания размыты, кажется, что кругом бродят призраки. А мы все оперируем… оперируем.

На передовой дела обстоят плохо, русская артиллерия без перерыва долбит по нашим разбросанным линиям. Фронт сражений некоторых дивизий растянулся на 60–80 километров. Иванам удается прорываться. Резервные дивизии с трудом передвигаются по непролазной грязи. От залпов в нашей операционной дребезжат стекла и сотрясаются стены. Иногда с потолка сыплется побелка, отлетает штукатурка, на нас опускаются облака пыли. Так продолжается изо дня в день. Лазарет переполнен до предела.

Особое беспокойство доставляют ранения нижней челюсти. Высока опасность удушения из-за того, что западает корень языка. Наш блестящий дантист накладывает шины. Я часами работаю вместе с ним, перенимая его точную технику. Мы отводим ему целое отделение.

Несколько раз в день местность обстреливают бомбардировщики, пулеметы строчат по домам, пробивая бревенчатые стены. На дорогах неспокойно, там хозяйничают партизаны. Иногда наши солдаты подрываются на минах, заложенных ночью. Если человека, закладывающего мину, ловят на месте, судьба его решается мгновенно: публичное повешение. Ужасно.

В один из таких дней поздно вечером приходит сообщение, что для транспортировки наших тяжелораненых ожидаются несколько самолетов «Ju-52». Наконец-то мелькнула надежда на облегчение. Однако мы по-прежнему настроены скептически: слишком часто нас дурачили и разочаровывали. Но на этот раз все действительно удается. На следующий день на аэродроме приземляются три самолета, чудом спасшиеся от советских истребителей, и увозят самых тяжелых раненых. Однако после этого больше никто не прилетает. Надежды снова рушатся.

Я только-только прилег отдохнуть, как неожиданно постучали в дверь. Заходит профессор Термойлен, прилетевший по указанию главного врача, чтобы помогать.

– Лежите, не вставайте, вам нужен отдых, – говорит он, присаживаясь на краешек кровати. Он явно встревожен и сообщает о пожилом раненом с тяжелыми повреждениями костей таза. Мы быстро обмениваемся вопросами и ответами.

– Состояние тяжелое. Без сознания. Дыхание учащенное. Пульс скачет. Кислород не помогает, цианоз не спадает.

– Судороги есть? – спрашиваю я.