— Ох, ты! — почти искренне восхитилась Полина. — Впечатляет! — Легкий поворот головы и лукавый блеск янтарных глаз. — У тебя открылась страсть к красивой жизни?

— А что, не нравится? — Вадим помог ей освободиться от мокрого плаща и небрежно передал его гардеробщику, любуясь отражением Полины в высоком «венецианском» зеркале. На самом деле, одета она была не так, чтобы совсем «по-ресторанному», но менее красивой от этого не стала. Ну, а на правила игры, принятые в подобных заведениях, Реутову было и вовсе наплевать — пусть гардеробщик хоть из штанов от возмущения выпрыгнет — тем более что вечер еще не поздний, и по нынешним «демократичным» временам санкции вряд ли воспоследуют.

— А что не нравится? — спросил он, подмигивая Полининому отражению.

— Почему же! — округлила глаза Полина. — Нравится, конечно. Мы, девушки, знаешь, как любим все блестящее? Как сороки, прямо!

— Тогда мне придется или облысеть, или окраситься в золотой цвет, — «на полном серьезе» предположил Реутов и, небрежно взглянув на шагнувшего к ним метрдотеля, коротко бросил, упреждая возможные возражения: — Кабинет!

— Прошу вас, — было видно, что мэтру ситуация сильно не по нутру, но и деваться особенно некуда. Не затевать же, в самом деле, скандал с состоятельным клиентом?

— Не надо краситься, — тихо шепнула Полина, пока они шли к свободному кабинету. — Ты мне и такой нравишься.

— Как скажешь, — пожал плечами Вадим.

— Скажу, — улыбнулась Полина, занимая место за столом, и снова хитро посмотрела на Реутова. — Начинай! Я вся — внимание.

— Что именно? — Реутов сел напротив и вернул ей «недоумевающий» взгляд.

— Ну, тебе виднее. Не зря же ты меня сюда привел?

— Ты ужасно проницательна, — согласился Вадим, прекращая игру. — Не зря, не просто так. — Он достал из кармана кожаную коробочку недвусмысленной формы, подразумевающей вполне очевидное содержание, и положил перед собой на стол. — Хотелось, чтобы и интерьер соответствовал, но это… Впрочем, неважно. Это тебе.

— Мне? — кажется, он ее все-таки удивил.

— Подожди. — Попросил Вадим, задерживая руку Полины. — Я еще хочу сказать… — Он посмотрел ей в глаза и решил, что начатое следует завершать. — Я тебя люблю, — сказал он. — И это именно то, что я сказал.

— Ты что, прощаешься? — нахмурилась Полина, рука которой так и осталось на футляре.

— Нет, — покачал головой Реутов. — Возвращаю долги.

— Какие долги? — кажется, он ее в конец запутал, но проще никак не получалось.

— Видишь ли, — сказал Реутов с улыбкой. — Я должен был тебе это сказать еще тогда, когда увидел впервые.

— Но не сказал, — теперь улыбнулась и она, но уже совсем по-другому. — Впрочем, ты и себе тогда ничего не сказал. Ведь так?

— Так, — признал Вадим и освободил руку Полины.

— Но зато сказал потом… по-хазарски, — она хитро взглянула из-под ресниц и, подвинув к себе коробочку, подняла крышку. — Ой!

Ну, еще бы не «Ой!»! Кольцо было старинное — фломандская работа, XVIII век — дивно красивое и, вероятно, страшно дорогое. Во всяком случае, из всего не слишком «богатого» наследства папеньки оно было единственным, которое показалось Реутову достойным такого разговора.