— Ну-ну, — неопределенно прокомментировал ситуацию Давид, появляясь в поле зрения. — Выспался?

— А я спал? — вопросом на вопрос ответил Вадим, сообразивший, что лежит на кровати в каком-то придорожном караван-сарае из тех, что в последнее время по аргентинской моде начали называть мотелями, хотя на Руси они возникли много раньше, чем за океаном. Комната была стандартная, узнаваемая, так что и гадать не приходилось, даже если бы последним, что помнил Вадим, и не была езда по ночной трассе Цаган Аман-Царицын.

— А я спал?

— Ну не знаю, — пожал широкими плечами Давид. — Может у вас это как-то по-другому называется, а по мне так дрых, как Илья Муромец. Крепко и со вкусом.

— Мы тебя разбудить пробовали… — А теперь в голосе Полины слышались уже слезы.

— Так, — Вадим сделал над собой усилие, но все-таки слез с кровати и встал на ватных ногах посередине комнаты. — А Лиля где?

— В магазин пошла, — Давид с интересом посмотрел на борющегося с головокружением Реутова и, ехидно усмехнувшись, добавил: — Мы, понимаешь, глядя на тебя, так разнервничались, что проголодались. Но и в ресторан с тобой не пойдешь — не поймут. Одного оставить тоже как-то… А вдруг помрешь? Так что…

— И давно я так? — теперь Реутов сообразил, что ему срочно нужно в туалет, но уйти посередине разговора было неловко.

— Семнадцать часов, — тихо, едва ли не шепотом, ответила Полина, глядевшая на него все это время своими красными от бессонницы и нервного напряжения глазами.

— Семнадцать?! — Удивился Вадим и даже об уборной забыл. — И что совсем не…?

— Никак, — развел руками Давид. — Мы уж и нашатырь пробовали и порукопрекладствовали слегка… Так что если синяки где обнаружатся или еще что…

— Ни хрена себе!

— Да, вот и я тоже так думаю, — усмехнулся Давид. — А уж как материлась Полина Спиридоновна…

— А что я такого сказала? — Теперь нездоровая бледность на ее лице сменилась краской. И не просто краской: так краснеть, как покраснела сейчас Полина, могут только рыжие или приравненные к ним золотые блондинки.

— Да ничего особенного! — Выставил перед собой руки в успокаивающем жесте Давид. — Я только хотел сказать, что не только Лили, но и я некоторых слов раньше даже не слышал.

— Э… — сказал Реутов, сразу вспомнив, как виртуозно владел русским-матерным комбриг Шуг и соответственно представив, что могла выдать нагора в стрессовой ситуации его дочь. — И про уши было?

— Было, — виновато призналась Полина, становясь уже совершенно пунцовой.

— Помню, — одобрительно кивнул Реутов, на самом деле вспомнив даже не сами слова Шуга, а переправу через Буг, когда слова эти он впервые и услышал. Там было весело тогда, но даже там и тогда кое-кто вздрогнул после командирской тирады, в которой из словаря Ожегова присутствовало одно только слово «уши».

— А ты спишь и спишь, — попыталась оправдаться Полина.

— Так все правильно, — успокоил ее Вадим. — Я бы тебя даже обнял и поцеловал, золото, но мне экстренно нужно в уборную. — И он «опрометью» поплелся на все еще неверных ногах в туалет.

Выяснилось, что заснул он действительно еще в машине. Часа два рулил, потом передал управление Давиду, пересел и заснул. Заснул и заснул. На это никто тогда даже внимания не обратил, ни Давид, ни тем более спавшие на заднем сидении женщины. Но когда под утро прибыли в Царицын, выяснилось не только то, что Реутов спит, но и то — и это было самое неприятное — что не собирается просыпаться. Вроде и ничего страшного. Ни температуры, ни лихорадки, ни бреда какого-нибудь. Просто спит. Дышит ровно и выглядит нормально, но, с другой стороны…