и установил 4) репрессивную тиранию, обернувшуюся новой катастрофой. В романе конец этой траектории положило вмешательство внешних игроков – военных моряков, но в реальной жизни катастрофа могла бы длиться буквально до бесконечности. Следует, однако, признать, что герои Голдинга не были обречены на тиранию в силу неблагоприятных структурных факторов: это обычные подростки, предоставленные сами себе. Для политологов главный урок «Повелителя мух» заключается в том, что авторитаризм – естественный логический результат действий успешных и наглых политиков по максимизации власти, если для их устремлений не существует эффективных ограничений. Возможно, эти ограничения не смогли установить другие политики (не столь наглые и/или удачливые, как их соперники), или общество в целом (решившее, что «любой порядок лучше любого беспорядка»99, и принявшее авторитарный статус-кво), и/или внешние игроки (которые в романе, по сути, появляются только на последних страницах). Подобный путь политического развития проявился в постсоветской России и ряде других стран.

В реальности демократизация – это не только прямое следствие каких-либо предпосылок, но и результат действия таких каузальных механизмов, как внутриэлитные конфликты, которые невозможно разрешить по правилам «игры с нулевой суммой», давление «снизу» массовых общественных движений или внешнее давление со стороны развитых демократий. В постсоветской России, однако, ни один из этих механизмов не был задействован. Все конфликты в рамках элит – распад СССР в 1991 году, ликвидация Съезда народных депутатов в 1993‐м, переизбрание Бориса Ельцина на пост президента в 1996‐м и борьба за место преемника Ельцина в 1999–2000‐м – разрешались по принципу игры с нулевой суммой100. Если в период перестройки мы наблюдали эффективную мобилизацию масс для участия в политической жизни, то после распада СССР этот процесс и его влияние на происходящее удалось обуздать или ограничить101: эту картину не меняли сколько-нибудь существенно даже заметные эпизоды общественного недовольства вроде волны массовых протестов в 2011–2012 годах. Что же касается внешнеполитического влияния на внутриполитические процессы в России, то оно в течение всего постсоветского периода было слабым. Неудивительно, что в этих условиях российские политики, подобно подросткам у Голдинга, были предоставлены сами себе и эволюция политического режима в стране шла по тому же пути, что и в романе. Неудача с построением электоральной демократии и всевластие олигархов в 1990‐х обернулись в следующем десятилетии захватом власти и «отсечением» оппонентов режима, что уже в 2010‐х годах способствовало консолидации персоналистского авторитарного режима, систематически использующего селективные репрессии в качестве инструмента политического контроля для сохранения власти102.

Каждый раз на всех развилках политического развития постсоветской России, когда политикам приходилось выбирать между демократизацией (т. е. сменой власти путем выборов) и сохранением власти в собственных руках, отказ от демократии становился естественным логическим шагом преследующих собственные интересы правителей, чьи устремления не встречали достаточного сопротивления (по крайней мере в те моменты времени). Кто-то может заметить, что утверждение постсоветского авторитаризма в России стало побочным эффектом провала демократизации страны после крушения коммунизма. Однако логика модели «повелителя мух» – односторонний захват власти наиболее сильными игроками – возобладала и в развитии политических режимов других постсоветских государств, начиная с Белоруссии