Эти тенденции не могли не оказать влияния на исследования динамики режимов постсоветской Евразии: сегодня здесь фактически господствует «пессимистический консенсус». Тот факт, что ни в одном из двенадцати государств бывшего СССР (за исключением стран Балтии) за почти 30 лет независимости не была построена даже минималистская электоральная демократия, подталкивает ученых самых разных взглядов и направлений к выводу, что как минимум в обозримом будущем дальнейшей демократизации здесь ожидать не следует. Что же касается России, то практически все считают, что авторитаризм сохранится в ней надолго. Эти преобладающие представления отражены в названии недавно вышедшей книги – «Просуществует ли путинская система до 2042 года?»81. В лучшем случае ученые выражают осторожную надежду, что долгосрочные эффекты экономического роста, наряду со сменой поколений, смогут через несколько десятков лет создать благоприятные условия для демократизации в России82. И хотя экономисты высказывают сомнения в возможности устойчивого роста и развития российской экономики в условиях низких цен на нефть и санкций83, осторожный оптимизм политологов напоминает известные строки из стихотворения Н. А. Некрасова «Железная дорога» (1864): «Жаль только – жить в эту пору прекрасную / Уж не придется – ни мне, ни тебе».

Однако сложившийся пессимистический консенсус лишь отчасти отражает характер реально происходящих политических изменений, а кроме того – отчетливо демонстрирует, что центр внимания исследователей сместился от «агентских» к «структурным» объяснениям этих изменений в постсоветской Евразии и других регионах. В 1980‐х годах исследования третьей волны демократизации были сфокусированы преимущественно на ключевой роли акторов при крушении авторитарных режимов в Латинской Америке и Восточной Европе84 и анализировали коалиции и конфликты политических игроков в процессе смены режимов. И наоборот, основные объяснения возникновения посткоммунистического авторитаризма являются преимущественно «структурными» и апеллируют к различным неэкономическим факторам: от тезиса о сохраняющемся наследии негативных неформальных сетей («система»)85 и патрон-клиентском характере политического процесса, со временем репродуцирующем пирамиды единоличной власти86, – до акцента на силовом потенциале государства или правящих партий и на слабости международных связей этих стран с западными демократиями87. И хотя интерпретации, фокусирующиеся на роли акторов, не исчезли полностью, они преимущественно пытаются объяснить ход событий, апеллируя к личным качествам Владимира Путина и других постсоветских лидеров, изображая их «плохими парнями», которые по случайности захватили власть, навязали клептократическую систему своим народам и «экспортируют» ее за рубеж88. Хотя многие из подобных негативных оценок, пожалуй, соответствуют действительности, этого явно недостаточно для теоретически весомого анализа причин и последствий новых постсоветских автократий.

Эти похожие на колебания маятника смены фокуса внимания от акторов к структурным факторам в исследованиях динамики постсоветских режимов парадоксальны в двух аспектах. Во-первых, история постсоветской Евразии выглядит противоречащей общепринятому представлению о ключевой роли экономических структурных переменных в динамике политических изменений. К примеру, экономическое развитие в России сочеталось с политическими изменениями по принципу «больше развития – меньше демократии»