— И тебя она тоже не любит.

— С чего ты взял, Витя? — в глазах Павла Евгеньевича было недоумение.

— Я чувствую…

Утром, за завтраком, Татьяна спросила:

— Ну что ты решил, Виктор? Пойдем к этому врачу или нет?

— Я в нем не нуждаюсь.

— Нельзя же так жить дальше, Витенька. Юрий Николаевич говорит, что он… этот врач… перестраивает отношения.

— Чего-о? — удивленно протянул Виктор.

— Перестраивает семейные отношения. Давай попробуем, Витя. Что тебе стоит? А вдруг все изменится? — взгляд ее был умоляющим.

— Что… изменится?

— Мы с тобой… наша жизнь. Я понимаю, я во многом виновата, — голос матери задрожал. — Но ведь я твоя мать, я люблю тебя, хочу тебе только добра. Я ведь совсем одна. Если б ты только знал, как это страшно и несправедливо!

— В жизни все справедливо, — жестоко ответил Виктор. — Не понимаю, как наши отношения могут измениться.

— Витя, прошу тебя. Я никогда ни о чем тебя не просила, — голос матери опять задрожал, в глазах- появились слезы.

Виктор сморщился, как от зубной боли.

— Ну ладно, ладно, только не начинай плакать. Если уж тебе так хочется, давай поедем.

Татьяна благодарно посмотрела на него, даже улыбнулась.

— Денег не дашь? — Виктор поднялся. — Пригласил одну чувиху в кафе посидеть, а башлей ни шиша.

— Сколько тебе? — Татьяна взяла с подоконника сумочку.

— Сколько не жалко, — усмехнулся Виктор.

Она протянула двадцатипятирублевку. Он взял, помедлив.

— Тебя к обеду ждать, Витя?

— Постараюсь! Привет! — И хлопнула входная дверь.

Татьяна погасила окурок, пошла в ванную и принялась намазывать кремом лоб, щеки. Пригляделась, наклонившись ближе к зеркалу. Под глазами целая сетка морщин. И на лбу врубились тяжелые складки. Она смотрела на свое отражение, касалась кончиками пальцев морщин, пробовала разгладить их, и страх медленно заливал сердце.

Ей вспомнилось, как они с Витей приехали в больницу, куда положили Павла Евгеньевича. Их сопровождал бородатый художник Никита. Татьяна подхватила кошелку с продуктами, выскользнула из машины. Следом за ней выбрался Витя. Ему тогда было лет тринадцать.

— Может, и ты с нами? — спросила Татьяна бородача.

— Нет. Он сейчас хочет видеть только вас.

— Боишься? — усмехнулась Татьяна.

— Боюсь, — спокойно признался он.

— Эх ты, друг называется. — И Татьяна захлопнула дверцу. — Витя, пошли!

Старшая медсестра провела их в палату, и Таня остановилась в дверях. Палата была на двоих, просторная, с огромными, распахнутыми в сад окнами, с телевизором и телефоном на тумбочке.

— Танюша, Витек, — позвал их Павел, — идите сюда!

Она ринулась к нему, положила на столик цветы и кошелку. Глаза ее сияли, и вся она была так нестерпимо красива и жизнерадостна, что Павел невольно зажмурился.

— Ты чего жмуришься, суслик?

— Чтобы не ослепнуть, — улыбнулся он.

— Ну, как ты? Как себя чувствуешь? Когда операция? — сыпала она вопросы. — Что тебе почитать принести? Какие фрукты можно? У язвенников такая строгая диета.

— Операции не будет, Танюша, — перебил ее Павел. — Я завтра выписываюсь.

— Как? Зачем?

— Так нужно. Так будет лучше.

— Но врач говорил, что непременно нужно оперировать.