— Ну и каков твой план? — Зейдель налил ещё по рюмочке.

— Ты занимаешься прочёсываниями. А мой план прост — агентурная работа. Внедрение во все слои наших агентов из местных. Пронизать всё агентами. Вербовать окруженцев агентами и заслать их в отряд Третьякова. Я тут потихоньку вызываю к себе деятелей с городской управы. Слушай, ну очень интересную информацию дают. Я прямо как хирург — вскрываю скрытую жизнь этого города. Вот только полицию как то упустил. А сегодня на твоего Дьякова по другому взглянул. Начну ка я их тоже выдёргивать к себе.

— Ну…, это долго…

— Нет, через месяц у меня весь расклад по отряду Третьякова будет. Вот тогда и заманим его в засаду. Только нашу засаду и всех там прихлопнем.

— Дитрих, я никогда не спрашивал про твои дела. Как то не задумывался. Но вот теперь, в свете новых обстоятельств, что ты можешь мне рассказать?

— Я тебя, Курт, не буду своими проблемами сейчас нагружать. Потом, более подробно расскажу. Но могу одно тебе сказать, и ты тоже в этом направлении думай. Не только вокруг города шевеление и брожение начинается, но и здесь. Перед тем как к тебе идти, мне доложили о пропаже прошлой ночью из дома отдыха радиоприёмника с комплектом батарей. Предполагается, что приёмник украли молодые русские парни, которые устроились на второстепенные работы в дом отдыха. С пропажей приёмника, пропали и они. Отдел, который их принимал на работу, проявил беспечность: никакой информации — фамилии, имени, адреса не спросили. Даже толком не рассмотрели их, мол работали они хорошо. Чего приглядываться к ним? А ведь они могли запросто отравить офицеров и солдат, восстанавливающихся после госпиталя. Раз украли приёмник, значит нужна информация. И кто то из взрослых им поставил задачу. Молодёжь в первую очередь украла бы оружие, а эти приёмник. И здесь мне кажется рука Третьякова чувствуется. Словесные портреты русских парней есть — найдём.

С минуту прислушивался к автоматным и пулемётным очередям, от которых иной раз посвистывало пулями в вершинах деревьев, к крикам и командам на немецком языке, еле доносившиеся издалека, я тяжело вздохнул и закинул обмотанный остатком ленты пулемёт на плечо.

— Немцы вряд ли вглубь леса сунутся. Ограничатся хутором, сожгут его, подберут для отчёта наших убитых и уберутся обратно к себе. Лишь бы они не привязали нашу базу к деревне Григория Яковлевича.

Впервые, с начала войны, остался один и с одной стороны это меня устраивало. Я мог в одиночестве проанализировать ошибки и прийти в себя после такого удара по командирскому самолюбию, но в тоже время угнетала неизвестность. То, что немцы нас переиграли и разбили, сомнений не вызывало. Петька тяжело ранен и неизвестно сумел ли его старшина утащить от немцев? Да, даже если утащил — выживет ли он? Белкин убит. Офигенно жалко — хороший, надёжный солдат. Убит один из погранцов, а я даже не успел запомнить его фамилию. Не вернуть уже Скорикова и Сухомлинова. Марину, молодую, симпатичную девушку и Костю, которых привёл с собой вчера Максимов, убило прямым попаданием мины. Хорошо, что от них осталось только кровавое месиво и по останкам их не опознать, а вот что с остальными неизвестно. Буду надеяться что, начальник штаба сумел их увести на новую базу. Самое хреновое, что я чувствовал полностью свою вину в этом поражении. Не сумел здраво помыслить головой, поддавшись эмоциям и загоревшись в очередной раз надрать задницу фашистам. Не сумел понять, что немец, беспечно едущий по дороге в засаду в кузове автомобиля и немец, развернувшийся в цепь и готовый к бою — две большие разницы. Хотя и понимал, что бесконечно нам везти тоже не могло.