И вот теперь, когда я нахожусь в поезде и еду домой, я меньше чем когда-либо понимаю, как мне относиться к ним.

Но они и сами не знают, что собой представляют и чего хотят. Поэтому у них в Кремле и сидит царь. Этот царь, которого зовут Иосиф Сталин, мудрый Сталин и выдающийся вождь всех народов. Они сами не знают, чего хотят и что должны делать. Поэтому сегодня у них есть план, который должен стать их религией.

А пока мы едем к себе домой.

Мы еще раз получаем суп и кашу.

И еще раз возникает скандал из-за добавки.

Я еще раз исполняю роль активиста и выступаю с докладом, используя материал из московского журнала. Еще раз выходит сводка новостей из «Известий». Но теперь я просто опускаю те места, которые мне не нравятся. Постепенно пора прекращать рассказывать о том, что колхозницы с Алтая послали телеграмму Сталину с выражением преданности, или о том, что самый глубокий колодец в мире выкопал русский.

Мы едем домой. И как было бы прекрасно, если бы мы были сплоченной группой, осознающей свою ответственность за все происходящее.

Но мы военнопленные из Советского Союза. Мы совсем не похожи на обычных пассажиров. В Брест-Литовске (Брест в Белоруссии. — Ред.) нам приходится выгрузить всего лишь двоих с воспалением легких. У нас нет ни одного умершего. И тем не менее никто не радуется.

— Почему люди такие грустные? — спрашивает подполковник, комендант поезда. — Ведь они возвращаются к себе домой. Почему в вагонах никто не поет?

— Люди слишком устали! — объясняют старшие вагонов.

Но они устали не только от поездки. Они устали от многих лет, проведенных в плену. Они стали задумчивыми и потеряли веру, поэтому и не поют.

Когда наш эшелон прибывает в Польшу, мы замечаем, что поля здесь меньше размером, но зато у них ровные края.

Мы отмечаем, что поляки не настроены враждебно к нам, немецким военнопленным.

Мы обнаруживаем, что Варшава теперь мертвый город. (При подавлении Варшавского восстания в 1944 г. немцы полностью разрушили город. При этом было убито около 200 тыс. варшавян. — Ред.)

На целых полчаса поезд задерживается на мосту через Вислу.

Здесь темнеет гораздо позже. Как в древней легенде, внизу грозно несется бурный поток. На фоне темнеющего неба угрожающе торчат балки моста.

В городе не видно ни одного огонька. Как в войну.

Видно, как, согласно строгому уставу, русские солдаты занимаются строевой подготовкой. С длинными винтовками на плече. Над казарменным плацем стоит облако пыли. Раздается сигнал трубы.

— Они выиграли войну, теперь им можно заниматься строевой подготовкой! — говорит кто-то. Так он пытается шутить.

Где-то вдали раздается колокольный звон.

Бывают такие часы, когда хочется помолчать.

Здесь еще осень. А вплоть до Москвы уже лежал снег. Здесь ничто не напоминает о приближающейся зиме.

Я лежу на нарах и размышляю.

Я еще раз повторяю про себя двадцать шесть адресов. Перед пересечением границы в Брест-Литовске (Бресте. — Ред.) я сжег записку, на которой были записаны эти двадцать шесть адресов. Я хорошо запомнил тексты писем для родных и близких, которые мне вручили оставшиеся в лагере военнопленные.