И это меня забавляет. Когда я пишу эти слова, невольно широко улыбаюсь новой европейской улыбкой, улыбкой интеллигента, чувствующего свое превосходство над серостью.

Я ожидаю, что после отъезда фрау Ларсен вскоре потеряю свое место на кухне.

Но это меня совсем не расстраивает. После того как много месяцев я плыл по течению, полностью доверившись судьбе и ничего не предпринимая, я решил, что пора и самому позаботиться о себе.

Я решаю остричь свои длинные волосы, которые так долго берег, используя самые разные уловки и хитрости.

— Совсем наголо? — удивленно спрашивает парикмахер. Он через день приходит к нам на кухню и в соседней комнате обслуживает только персонал кухни.

— Да, — устало говорю я. — Чтобы, наконец, закончился этот театр!

На кухне я стараюсь делать так, чтобы все — заведующий столовой, повара и особенно один тип, работающий на второй отдел, — видели, как я ем.

По утрам, когда все повара завтракают в моей маленькой посудомоечной, у меня, конечно, совсем не остается времени на еду. Но я оставляю себе большую порцию:

— Это для меня!

А когда котлы работают с полной нагрузкой и ко мне в моечную заглядывает кто-нибудь из персонала кухни, чтобы забрать какие-нибудь приборы, он видит, как я жую или опускаю ложку в миску со сладкой овсяной кашей.

— Хотя ты и жуешь все время не переставая, но почему-то с каждым днем худеешь и худеешь! — искренне удивляется посетитель.

— Как худею? — Я поспешно отодвигаю чашку с сахаром, словно пойманный на месте преступления похититель гусей.

Все окружающие удивляются, почему я худею.

Только я не удивляюсь. Хотя для отвода глаз считаю необходимым сказать:

— Я тоже не понимаю, что со мной происходит. Я даже боюсь, не заболел ли!

Но на самом деле я очень хорошо знаю, что со мной происходит.

— В январе домой отправят очередную партию больных и ослабленных военнопленных! — сказала мне фрау Ларсен во время нашей последней встречи.

— Хорошо! — ответил я. — Сейчас я отношусь к третьей рабочей группе. К Рождеству меня снова признают нетрудоспособным по состоянию здоровья!

Я остригся наголо, чтобы на следующем заседании медкомиссии не вызвать у русского врача ненужного неудовольствия, которое может помешать мне попасть в партию военнопленных, отправляемых на родину.

Поэтому сейчас я голодаю.

Но это дается мне очень тяжело. Не только потому, что в пустом желудке часто возникают болезненные спазмы и меня беспокоит постоянная тревога, сопровождающаяся головокружениями. И не только потому, что как раз в это время на кухню поступила свинина, настоящая жирная свинина. Я даже не попробовал ни одного кусочка аппетитного жаркого. «К Рождеству меня должны комиссовать!» — говорю я себе.

— Мне кажется, что наш Гельмут хочет поехать домой! — радостно изрекает доносчик, засланный в наши ряды.

Очень привлекательный парнишка, между прочим. Это главным образом из-за него я устраиваю театр, когда якобы питаюсь тайком от всех. В лагере запрещено голодать. Позднее я прочел приговор военного трибунала, согласно которому одного из немецких военнопленных приговорили к десяти годам исправительно-трудовых лагерей, «так как он обменивал свой хлеб на табак и тем самым наносил вред своему здоровью, чтобы таким нечестным путем добиться отправки на родину».