– Большую часть жизни, – говорил Маркел Григорьевич, – человек проводит в ожидании лучшего будущего, мы постоянно думаем: хочу вот то-то в будущем, будет у меня то-то, и тогда я ох и заживу, постоянно ждем каких-то перемен, а меньшую, оставшуюся часть жизни, проводим в сожалении об упущенных возможностях, ушедших в пустые мечтания и ничегонеделание, и о пройденных годах. И только редкие люди, по-настоящему свободные и сильные духом, позволяют себе роскошь жить здесь и сейчас, радуясь каждому дню. Вот ведь вы же сейчас думаете, как хорошо-то было там на свободе, и думаете, что ж я, дурачок, этого раньше не ценил. А ведь выйдет из застенков каждый из нас, здесь присутствующих, порадуется свободе недолго и вскорости снова будет не замечать того хорошего, что имеет каждый день. Вот в вас, Василий Степанович, я вижу и чувствую внутреннюю силу и способность менять свою жизнь по собственной воле, чувствовать ее и жить каждым днем. Только не разбужена пока она в вас, эта особая сила и свобода души жить таким образом. Этому можно научиться, только себя надо найти. Вы пока не нашли, так мне кажется.

Наверное, Маркел Григорьевич был дан Ярославцеву кем-то свыше, не иначе, но именно его тихие рассуждения, на которые никогда не отвечал Василий, каким-то странным образом умиротворили его и усмирили в его душе клокочущую ярость, смягчили тяжелое переживание своего бессилия и невозможности повлиять на ситуацию.

Он лежал, слушал глубокие мысли старика, произносимые тихим, проникновенным голосом, размышлял над услышанным, и что-то незримо и исподволь менялось в нем.

Усилиями отца, его друзей и новой команды адвокатов достаточно быстро дело Ярославцева начало меняться, приобретая совсем другое направление, и спустя восемь месяцев и двадцать пять дней Василия выпустили из СИЗО.

Когда Ярославцев уходил с вещами из камеры, Маркел Григорьевич, напутствовал его очередной мудрой мыслью:

– У вас все сложится хорошо, Василий Степанович, обязательно. Ведь кто не падал, тот не поднимался.

– Спасибо, – искренне поблагодарил Василий и пожелал: – И вам здоровья, скорого разрешения вашего дела и выхода на свободу, Маркел Григорьевич.

– Благодарю, – слегка поклонился старик и напутствовал: – А вам желаю обрести себя настоящего. Истинного. И жить в радости каждый день.

На том и попрощались.

Василий шел по коридору под конвоем и улыбался иронично, даже головой крутанул, – ну, что за поразительная личность! Все какие-то глубокие мысли изрекает, все что-то пророчит, рассуждает о непростом и нравственные категории проповедует.

Но при всем его внешнем смирении и при всем его желании косить под просветленную святость до христианского служения там ой как далеко. Ведь сидит-то старик по сто пятой статье и не по самому простому ее пункту – убийству, на минуточку, с отягчающими, а зэки камерные при этом к нему с особым, подчеркнутым почтением и уважухой. И никто даже не цыкнул ни разу, не попросил заткнуться и не мешать спать остальным во время их ночных бесед, когда, как правило, на такие дела сокамерники очень серчали, могло и до «раздачи» по мордасам легко дойти.