– Почему же? – я демонстративно взболтнула бутыль и задумчиво повторила: – Любовь втроем, говоришь …

– Маша! – громко крикнула она.

– Так выпьем же за свободные отношения! – еще один глоток. Я отерла рот рукой и, облизывая губы, добавила: – И отсутствие предрассудков.

Денских выругалась и потянулась к бутылке в моих руках.

– Думаю, тебе достаточно, – поджав губы, заметила она, а я спрятала алкоголь за своей спиной и покачала головой.

– Ну уж нет, Настя! – уверенно возразила я. – Люблю, убиваешь… вокруг меня уже столько смертей… знаешь, любовник твоего брата умер на моих глазах.

Она закаменела, а я прямо взглянула в её глаза и, истерически расхохотавшись, спросила:

– Так что же это за драма, да без бурбона?

Настя вздрогнула и, хмыкнув, отшатнулась от меня.

– Жестоко. Но я, рада, что смогла развлечь тебя.  

– Жестоко? – я вскинула подбородок. – Нет. Жестоко, когда чтобы выжить, женщины торгуют собой, а потом их находят мертвыми с порезами на руках. Жестоко, когда остаются без родителей дети, когда болезнь и террор забирает тех, кому бы жить и жить! Наконец, жестоко клясться в вечной любви, а затем исчезнуть, ничего не объяснив! А я не жестока, я честна. Пафос, трагедия… ах, как же…  я не видела, не понимала … несчастная любовь! – патетически воскликнула я. – Отличная причина, чтобы вдоволь пострадать! И, без сомнения, отличная причина, чтобы забыть, выкинуть нашу дружбу, вышвырнуть меня из своей жизни! Как прогнившую ветошь…  

Она закрыла глаза, а я отерла вдруг ставшие мокрыми щеки.

– Забирай свой бурбон, – я протянула ей бутылку. – Мне, пожалуй, и правда, достаточно.

Она потянулась к полупустой бутылке, дрожащей рукой забрала из моих рук и не удержала. С пронзительным звоном стекло разбилось о сине-белую плитку лестничной площадки, бурыми брызгами пачкая подол моей юбки и светлые брюки Денских.

– Прости … – сказала Настя. – Я … не хотела.

Я посмотрела на стеклянное крошево у ног:

– Случается. Я приберу, не беспокойся. Хотя бурбон, конечно, жаль. Очень он был … неплохой.

– Маша, прости меня! – крикнула Денских.

– Kein Problem*, – ответила я её любимой фразой. – Я же сказала, не беспокойся, Настя.

*никаких проблем (нем.)

Она закрыла лицо руками и, осев на залитый бурбоном пол, тихо заплакала. Я подошла к ней и, присев напротив, погладила её по коротким волосам. Настя схватила мою ладонь и прижала к своей щеке.

– Прости меня, – вновь повторила она. – Я думала, ты станешь осуждать, видеть во мне монстра. Я так боялась потерять тебя, Маша! И … потеряла. Скажи, я … дура?

Я забрала ладонь из её рук и, горько улыбаясь, ответила:

– Не больше, чем я.

– Oh-là-là! – охнула за моей спиной Клер. – Как это говорят? Здесь прошел Мамай? – грассируя «р», спросила она по-русски.

– Что-то в этом роде… – ответила я, глядя в темные глаза Насти.

Денских криво усмехнулась, а я поднялась на ноги, лицом разворачиваясь к француженке. Мадам Дюбуа нисколько не смутилась виду любовницы, только чуть свела к переносице широкие брови.

– Может быть, кофе, мадемуазель Денских? – вежливо уточнила она. – Мы как раз успеем выпить по чашечке, до того, как отъехать.