Николай задал этот вопрос без всякого умысла, но детски счастливую улыбку с лица Вельдяева будто стерло, и оно стало сумрачным и некрасивым. На нем еще резче проступила худоба, височные жилы. Насупился Федор. А Николай уж было и пожалел: чего это он поспешил задеть человека за больное, не успев как следует и рассмотреть его. Но пожалел не очень. Интуиция ему подсказывала: свой парень, правильный. А если свой, от своего, что ли, таиться? Души же не хватит, если еще и на своих напрягаться. Да с их работой столько расходуешься на всякую сволочь!
— Слушай, Вельдяев, ну чо вы там? Боитесь, что ли, этого Козоброда?! Чем он вас запугал-то?
— Да кто его боится! — Федор ответил зло, с обидой, но тут же и осекся. После паузы, когда обида стала уступать чувству вины, ведь и его была косвенная причастность к тому случаю, в котором обвиняли их бывшего начальника, заговорил по-иному — раздумчиво, откровенно и явно переживая за свой маленький милицейский коллектив.
— Боитесь… А ты не забоишься? Тогда, значит, будет дело. — Вельдяев натянуто хохотнул. И тут же снова нахмурил рыжие брови. Задумался. Заговорил:
— Вообще-то Козобродов… я его с мальства знал. Он, конечно, старше, я — еще пацаненок, а он уже был парень… Ты знаешь, у нас поселок — бойцы! На три района делится: Пески, Тюлевка, Загорщина. Я в Загорщине жил, и сейчас там живу. Всю дорогу друг на дружку войной шли. Пески — это как вроде центр. Парни там хитрованы: то за одних мазу держат, то за других. И Козобродов там проживал. У него отец мельник, хорошо жили. Но Козобродов, по-уличному Лага, всегда был в авторитете во всех районах: и на Песках, и у нас, и в Тюлевке. Я и сам на него смотрел разиня рот — герой, одно слово. Раз, помню, я еще пацаненком был, тогда возле садика… Это у нас при станции хороший садик, ну, парк, по-городскому. Там павильончики летом работают, оркестр духовой от пожарной части, парни собираются, девки. Гуляют по дорожкам. Эти дорожки кирпичом тертым посыпаются. Сирень. Хорошо! Я и сам в том садике свою Танюху встретил. Там же завсегда и заварухи… Чтоб одному туда вечером — дураков нету. Только кодлой, это у нас по-местному так, ватагой, значит. Когда человек десять соберутся, можно и в садик пойти. А ежели один — успевай только лови фингалы. Навешают таких — неделю светить будешь. Это и сейчас так ведется.
— Прекратить надо, — строго заметил Журлов.
— Надо, это так, — согласился Вельдяев. — Ну так вот, я раз наблюдал. Поймали с Тюлевки там двоих, зажали к палисаду. Кодла человек пятнадцать, а тех двое: Венка Ефрейтор, правда, здоровый, как бык, кулаки, как гири. А второй щуплый. И учесть, что двое. Метелить, конечно, будут! Мы, пацаны, смотрим издали. А в этой кодле Федька Лага — этак в сторонке стоит. Бежать некуда. Но тут Венка им говорит: «Слухай, парни, а может, один на один с кем стукнемся? Оно ведь интересней, чего так-то!» Кодла, конечно, за животики — нашел, мол, дураков. «Мы тебе счас, — говорят, — ребра-то пересчитаем. Все припомним!» Этот Венка многих бил, большая на него была обида. Но тут вдруг вперед выходит Федька Лага и говорит: «Ну что же, Венка, давай и стукнемся. Как хочешь, на кула́чки или на пики?» «Давай на кула́чки», — Венка отвечает. Кодла: «Да ты чо, Лага! С грузла съехал, с Ефрейтором стукаться, да мы его счас и так отметелим!» — «Цыц! — как глазищами зыркнет. — Кто меж нас встрянет, башку сверну!»