«Фейлинги, Фейлинги, а ведь при мне состоят двое из этой фамилии».

— Максимилиан, — позвал он.

— Да, кавалер, — отозвался юноша.

— После завтрака просите господ Курта и Эрнста Фейлингов ко мне.

— Как пожелаете, кавалер, — ответил молодой человек и вышел.

Волков взглянул на Сыча:

— С Брунхильдой ты не виделся?

— Нет, экселенц, в замок мне соваться опасно, я же бывал там с вами, узнает еще кто.

Волков понимающе кивал. А Фриц Ламме продолжал:

— Я познакомился в трактире с конюхом из графской конюшни, он вхож в замок и в покои господ, мужичонка жаден, будет нам помогать за мелкое серебро. А еще я поговорил с пажом нашей Брунхильды. Он приносил ответ.

— Ну и?…

— Кажется, сопляк ей верен. Волнуется за нее.

Волков опять кивнул.

— И сдается мне, что он ее имеет, — продолжал Сыч.

Кавалер удивленно уставился на него.

— А что, муж у нее совсем никуда не годен, а она молода, еще и хороша собой. Кто же не соблазнится?

— Она же беременная, — сомневался Волков.

— И что? Мой папаша брал мою мамашу до дня родов, и ничего, все мои братья и сестры были один к одному, как огурцы. А ежели вам не нравится брюхо беременной бабы, так поставьте ее на колени, зад-то ее от беременности не поменяется.

Волкову все это слушать не хотелось, он махнул на Сыча рукой:

— Ступай.

Сыч пошел к двери, а кавалер его окликнул:

— Фриц.

— Да, экселенц.

— Спасибо тебе.

— Я потратил талер, экселенц, — только и ответил пройдоха.

Волков знал, что он врет, но спорить не стал.

А госпожа Ланге просто сияла. Она и раньше была красива, а нынче утром не было ничего в округе, что могло сравниться с ней по красоте. Она была ослепительна! И мила, и добра со всеми слугами, даже с Элеонорой Августой, которую она недолюбливала, в это утро Бригитт была ласкова и спрашивала, как та спала.

Проходя мимо кавалера, если была возможность, она касалась его рукой или, стоя рядом, — бедром. Или вовсе, когда никто не видел, запускала свои тонкие пальцы ему в волосы.

Когда пришли братья Фейлинги, так ему даже пришлось просить ее оставить их, так как она, встав рядом с его креслом, собиралась слушать их разговор.

На молодых господах бархат уже пообтрепался, да и сами они уже не те, что были прежде. Возраст их вряд ли изменился, все те же шестнадцать и четырнадцать лет им было, но выглядели они уже старше. И походы, и войны, и жизнь среди людей рыцарского и воинского звания уже наложили отпечаток на юношей. Стали они серьезны и основательны.

Вина в доме кавалера после вчерашнего пира не осталось совсем, и Бригитт с утра посылала к трактирщику. Вино у того было мерзко, и драл за него он втридорога, а вот пиво его было сносно, и теперь перед братьями стояли большие, тяжелые кружки, прилипающие к столу, в кружках было крепкое, липкое пиво.

— И что же, господа, нравится вам ваша жизнь среди воинского сословия? — спросил кавалер у молодых людей. — Не тяжка ли, не скучна ли?

— Жизнь воинская вполне себе весела, кавалер, — важно отвечал Эрнст, старший из братьев.

— Вполне себе весела, — подтвердил совсем еще юный четырнадцатилетний Курт Фейлинг.

Мальчишки врали, Волков помнил, как они выглядели, когда он гонял свое войско по глине и кустам туда и обратно, заманивая горцев в нужное ему место. Он случайно видел их. На братьях лиц не было от усталости и уныния. Тогда все были уставшие, а эти так из седел едва не падали. Но ничего, не упали, не отстали. И теперь сидят хорохорятся.