Гниль расползлась у нее по груди, ее шея была пурпурно-черной, как у человека, которого задушили. Из растресканной кожи сочился гной. Но Норман кричал вовсе не из-за этих кошмарных признаков давней смертельной болезни. Отнюдь не они сломали тонкую скорлупу его безумия, чтобы в его сознание проникла другая, кошмарная реальность – и затопила его, как безжалостный свет неизвестного солнца из чужого мира.

Это было ее лицо.

Не лицо, а морда летучей мыши, на которой горели яркие безумные глаза бешеной лисицы. Лик запредельно прекрасной богини со страницы какой-то старинной книги, затерянный посреди невыразительных иллюстраций, как редкий цветок посреди сорняков на заброшенном пустыре. Это было лицо его Розы – в принципе непримечательное лицо, если бы не ее взгляд, исполненный робкой надежды, и не редкая мечтательная улыбка. Словно кувшинки на поверхности волнующегося озера, все эти лица колыхались и плыли перед ним, а потом они вдруг исчезли, и Норман увидел то, что таилось под ними. Это было лицо чудовищной паучихи, в глазах которой светился голодный и сумасшедший разум. Рот открылся, и оттуда пролилась чернота, оплетенная белыми нитями паутины с прилипшими к ним жуками и мотыльками, мертвыми и умирающими. Ее глаза, красные под цвет платья, плескались в глазницах, словно ожившая грязь.

– Подойди поближе, Норман, – прошептала ему паучиха в лунном сиянии, и за миг до того, как его разум сорвался в пропасть безумия, Норман увидел, как этот кошмарный рот, полный мертвых жуков и шелковой слизи, пытается сложиться в улыбку.

Из рукавов красной тоги потянулись еще руки, и из-под подола тоже. Только это были не руки, совсем не руки. Норман кричал и кричал, он молил о забвении, он ждал забвения, чтобы ничего не видеть и ничего не чувствовать. Но ему было отказано даже в забвении.

– Подойди ближе, – пропело чудовище. Его кошмарные не-руки уже тянулись к Норману, и черный провал рта зиял бездонной дырой. – Нам надо поговорить. – На концах ее черных не-рук были когти, отвратительные, покрытые щетиной. Когти сомкнулись на его запястьях, на его ногах и том ненужном уже причиндале, который болтался у него между ног. Один коготь нежно залез ему в рот, щетинистые выросты терлись о его зубы и о щеки. Паучиха схватила его за язык, и вырвала его изо рта, и торжествующе помахала им у него перед глазами. – Нам надо поговорить, и очень СЕРЬЕЗНО поговорить…

Он предпринял последнюю отчаянную попытку вырваться, но все было напрасно. Роза Марена уже заключила его в свои голодные тесные объятия.

И Норман наконец узнал, каково это – когда кусаешь не ты, а кусают тебя.

Рози лежала на ступеньках, закрыв глаза и обхватив голову руками, и слушала, как он кричит. Ей было страшно даже представить, что там происходит, и она снова и снова напоминала себе, что это кричит Норман, Норман с ужасным карандашом, Норман с теннисной ракеткой, Норман с зубами.

Но все это казалось каким-то мелким по сравнению с диким ужасом в его голосе, по сравнению с его истошным криком, когда Роза Марена…

…когда она делала то, что она делала.