По своему характеру Людовик привык выражаться ясно, но часто чувствовал, что у тех, к кому он приходит с визитами, возникают мерзкие затруднения, мешающие им понять его, что еще больше усугубляется полным отсутствием доброй воли. С самых малых лет он всегда любил заявлять о себе как о старшем и получал настоящее удовлетворение, решая чужие проблемы, он любил, чтобы к нему так и относились: как к тому, кто умеет улаживать дела. Но здесь, перед этой парочкой, он чувствовал, что, разыгрывая из себя степенного наставника, стараясь говорить понятно и проявлять миролюбие, он лишь укрепляет их криводушие. И все же он видел в их поведении скорее не злой умысел, а совершенную неопытность в качестве предпринимателей, что-то вроде испуганной потерянности.
– Послушайте, я уверен, что вы хотели сделать хороший бизнес, создали свое собственное дело, и уже за одно это я снимаю пред вами шляпу, однако вам надо было получше узнать людей, с которыми вы собирались работать. А вы, если я правильно понял, с вашими поставщиками даже не встречались и их оборудование никогда в глаза не видели, верно?
– Да.
– Тогда выходит, что китайцы вас кинули, так что ли?
И тут этот тип, чувствуя себя, возможно, униженным из-за того, что дал маху и был уличен в этом перед женой и детьми, слетел с катушек. Людовик даже глазом моргнуть не успел, как он грохнул кулаком по столу, из-за чего разлетелись бумаги, и завопил, что никто его не кинет, никогда, и уж точно не китайцы, и, уж конечно, не в спорте. «Не тот я мужик, которого кидают, понятно?!»
Людовик ожидал, что бабенка тоже немедленно полезет в свару, но в итоге развопились малявки и бросились все втроем к ногам своей матери, в то время как отец продолжал пыжиться и выкатывать грудь колесом. Людовик встал, чтобы попытаться его утихомирить, а заодно напомнил ему, что он сам «кинул» молодую пару двадцати пяти лет, двоих юнцов, которые рискнули по-настоящему и задолжали собственной семье, так что от их имени он попросил типа сесть и успокоиться, но тон поднялся еще выше.
– Нечего мне указывать, когда садиться, я тут у себя дома, так что забирай свои бумажки и проваливай!
Что толку весить больше сотни кило, если перед тобой возбужденный малый, который накручивает себя, буйный псих, готовый взорваться и полезть в драку, – он же неконтролируем, способен схватить нож или что под руку подвернется, не сознавая, к чему это может привести. Людо постарался сохранить дистанцию, твердя ему, чтобы тот проявил рассудительность и выслушал предложение, которое он собирается ему сделать. Но тут бабенка тоже раскипятилась, тоже принялась орать на него и требовать, чтобы он убрался восвояси. Малявки, поначалу было притихшие из-за этого бушевания страстей, в свой черед начали орать, родители горланили все сильнее, напряжение росло со всех сторон. Людовик ничего не говорил, если бы он позволил впечатлить себя, если бы стал собирать свои бумаги и направился к выходу, это означало бы, что он тут бессилен, что он растерял весь свой вес. А это ничего не решит, но главное, он больше не сможет сюда прийти, потому что в следующий раз они ему уже не откроют. Если же он, наоборот, по их примеру повысит тон, это взвинтит их еще больше. А влепить затрещину этому типу на глазах его карапузов значит покуситься на его образ отца с риском еще больше обострить ситуацию: всегда существует опасность, что против него объединятся соседи или заявятся приятели, с ним такое уже приключалось. Он не видел выхода, особенно потому, что тип и бабенка стали хватать его за руки, пытаясь вытолкать в коридор. Он освободился, резко их оттолкнув, и начал собирать свое рассыпавшееся досье и бумаги, разлетевшиеся по всей комнате. Но когда он хотел поднять с полу листок, тип наступил на него ногой, и тогда, вместо того чтобы вспылить, схватив того за ногу, Людовик решил сблефовать. Он заявил, что спустится на автостоянку и сфотографирует их машину, чтобы добавить снимки к досье, якобы с целью конфискации для дальнейшего возмещения ущерба.