Она сидела спиной к нему, поджав к груди колени и обхватив их руками. Некогда белое платье обрывками свисало со скрючившегося тела. В непроглядной мгле ее спутанные волосы казались землянисто-серыми. Превратившись в один стальной нерв, Оливер двинулся вперед. Его пугало, что он не слышал ее дыхания. Тишину нарушал только рев бешеного пульса в висках и мурлыканье довольной кошки, трущейся о джинсовые штанины. Он не заметил, когда и откуда она появилась. Его внимание было поглощено той, что пострадала гораздо больше. Пленница дернулась, почувствовав постороннее присутствие. Сжалась сильнее, опуская голову к коленям, невнятно зашептала бессвязные слова.

Медленно, стараясь не шуметь, Оливер опустился на колени позади нее. Она задрожала, качнулась вперед в инстинктивной попытке отстраниться, шепот сменился хриплыми отчаянными всхлипами, и каждый проходил электрическим разрядом сквозь него.

Мгла застыла в предвкушении, нависнув над ними, мгла жаждала крови и страданий, на протяжении многих лет питающей эти стены. Через рваное платье с чернеющими кляксами бледнели выступающие лопатки, изуродованные свежими шрамами.

– Прошу вас, я больше не выдержу, – измученным, осипшим от криков голосом взмолилась пленница. – Отпустите меня домой. Я хочу к маме, она ищет меня.

– Никто не ищет тебя, Шерри, – негромко проговорил Оливер, опуская ладони на трясущиеся плечи.

И это было правдой. Никто не искал Руби Рэмси ни тогда, ни через два месяца. Она начала исчезать не сразу, постепенно, по крупицам, с каждым новым промахом и проступком, ставящим в тупик ее родителей, с каждым новым разочарованием. Она перестала соответствовать… Процесс был запущен задолго до ее полного исчезновения.

Все началось, когда Дороти Рэмси предпочла закрыть глаза, заметив, как ее маленькая дочь задушила котенка на соседском газоне. И именно в тот момент кто-то другой, чудовищный, хладнокровный, жестокий, впервые увидел ее и сделал свой первый осознанный выбор, оставив для юной Руби Рэмси щедрых три варианта.

– Мне так жаль, Шерри, – судорожно вздохнув, он ткнулся лицом в грязные волосы. Его раздирала боль, какой Оливер никогда не знал прежде. Узница застыла, узнав его голос. Горький отчаянный плач оборвался, позволяя мертвенной тишине обнажить весь ужас, обрушившийся на нее в это мгновение.

Он понимал, как же хорошо он понимал все, что она чувствовала сейчас. Беспомощность, обреченность, бессильную ненависть. Сжав хрупкие предплечья, он развернул безвольное тело к себе. Она прерывисто часто дышала, низко склоняя голову и пряча лицо за сальными спутанными волосами. Жгуты на запястьях и чуть выше ступней не оставляли сомнений – Уолтер провел для особенной жертвы ускоренный курс «шоковой терапии». На этот раз он превзошел сам себя, лишив пленницу привилегий, которые были доступны остальным. Хадсон хотел, чтобы его сын испытал отвращение, увидев ее, доведенную до животного состояния. И он испытал. Оливер испытал не только отвращение, но и испепеляющую ненависть, но не к ней… Убрав грязные пряди с осунувшегося лица, он обхватил его пальцами, поднимая выше.