нехорошо, думаю я, умирать от руки другого человека.

мы подъезжаем к обсерватории, какая скука! похоже, оба страшно этому рады, еврей любит зоопарки, но уже вечер, и зоопарк закрыт, некоторые люди должны все время куда-то ходить.

— пойдем в кино!

— пойдем покатаемся на лодке!

— пойдем перепишемся!

— манал я все это, — всегда говорю я, — дайте мне просто здесь посидеть.

вот люди уже и не просят, они попросту сажают меня в машину, после чего меня ждет очередной скучный сюрприз.

короче, немец подбегает к зданию, между кирпичами на фасаде есть зазоры, немец начинает подниматься по кирпичам, вот он уже добрался до середины здания и висит над входом, боже, какая скука, думаю я. я жду, когда он либо упадет, либо слезет.

подходит учитель, с ним группа старшеклассников, они входят в здание, выстроившись в затылок друг другу, учитель поднимает голову и видит немца.

— это один из моих? — спрашивает он.

— нет, это один из моих, — говорю ему я. они гуськом шагают внутрь, немец спускается

вниз, мы входим в здание, за тридцать лет там ничего не изменилось, большой качающийся шар, который висит в яме на тросе, все смотрят, как качается шар.

боже, думаю я, какая скука.

потом я следую за немцем и евреем, которые ходят и нажимают кнопки, предметы покачиваются и немного смещаются, или возникает искровой разряд, половина штуковин сломана, и кнопки нажимать бесполезно, немец куда-то пропадает, я хожу с евреем, он отыскивает аппарат для записи подземных толчков.

— эй, Хэнк! — орет он.

— да.

— иди сюда! слушай, когда я досчитаю до трех, мы оба подпрыгиваем.

— ладно.

он весит двести, я — двести двадцать пять.

— раз, два, три!

мы подпрыгиваем, аппарат выводит несколько линий.

— раз, два, три!

мы подпрыгиваем.

— и еще разок! раз…

— к черту, — говорю я, — пойдем раздобудем чего-нибудь выпить!

я ухожу.

подходит немец.

— поехали отсюда, — предлагает он.

— конечно, — говорю я.

— одна сука мне отказала, — говорит немец, — это ужасно.

— не расстраивайся, — говорю я, — может, у нее все трусики засраны.

— но такие я и люблю.

— любишь их нюхать?

— конечно.

— тогда извини, вечерок для тебя не самый удачный.

подбегает еврей.

— поехали в аптеку Шваба! — орет он.

— ради бога, не надо, — говорю я, мы садимся в машину, и немец, естественно, вновь доказывает, что умеет возить нас рядом со смертью, потом мы уже не в горах.

все в Лос-Анджелесе этим занимаются: точно у них шило в жопе, носятся за тем, чего нет и в помине, в сущности, это страх перед самим собой, в сущности, это страх одиночества, я же испытываю страх перед толпой, толпой людей с шилом в жопе; людей, которые читают Нормана Мейлера, ходят на бейсбол, подстригают и поливают газоны и копаются с совочком в саду.

немец едет к Швабу, ему хочется нюхать.

на востоке есть один симфонический оркестр, дирижер преуспевает, исполняя то, что я бы назвал Темами для Новичков, именно эти музыкальные выжимки и доставляют удовольствие почти всем новичкам в области классической музыки, но человек, наделенный хотя бы минимальной восприимчивостью, не может слегка не прихворнуть после четвертого или пятого прослушивания этих пьесок для начинающих, и все-таки упомянутый оркестр неделю за неделей пичкает публику одним и тем же, а публика состоит из людей средних лет, и я понятия не имею, откуда они взялись и что препятствовало их умственному развитию, однако, прослушав эти упрощенные, общеизвестные и немного слащавые пьески, они, и вправду полагая, будто услыхали нечто новое, великое и глубокое, вскакивают с мест и орут: «БРАВО! БРАВО?» — то есть делают именно то, что, по слухам, положено делать, дирижер выходит вперед и отвешивает поклон за поклоном, а потом просит оркестр встать, непонятно только одно: знает дирижер о том, что он надувает публику, или он тоже умственно отсталый?