— Уже умру.

— Нет, вы будете жить. Сейчас вам станет легче.

— Нет, паненка… Это конец. Я чувствую, что конец… Паненка… только вам одной я осмелюсь… в этот час… признаться… глядя в глаза…

Кейт была удивлена.

— О чем вы говорите?

Вероятно, под воздействием камфары умирающая почувствовала прилив сил. Ее шепот стал слышен отчетливее, а взгляд стал осознаннее.

— О моем грехе… о страшном грехе… паненка… Пусть Бог будет милосерден ко мне… Дьявол меня попутал и глупость моя… Я была тогда молодой… молодой и глупой… Позавчера я призналась на святой исповеди, и ксендз сказал открыть правду… Мою грешную тайну…

Она сомкнула веки, но тотчас же открыла глаза и спросила:

— Вы знаете, что я была кормилицей молодого графа?

— Да, знаю.

— Это случилось двадцать восемь лет назад… У пани графини не было молока, и меня пригласили во дворец: я только месяц назад тогда родила своего Матея… Была здоровой и красивой, а молока у меня хватало на двоих. И сын мой был здоровым, а сынок графини — слабенький… Вот я и подумала: а станется он не выживет?.. Почему мой должен всю жизнь бедствовать и работать… Дьявол подсунул мне такую мысль… Только дьявол… И вот тогда я заменила их. Да, заменила.

Кейт побледнела и широко открытыми глазами всматривалась в лицо умирающей.

— Как это? Как же это?.. Значит… Что вы говорите?..

— Это значит, что мой сын тот, кого считают сейчас графом Роджером Тынецким, а настоящий Роджер Тынецкий это — Матей Зудра, приказчик.

Кейт сидела окаменевшая, точно изваяние. Трудно было не верить этой женщине, но ведь невероятность, даже абсурдность этой правды казались очевидны. Получается, Гого, культурный, знатный, с его манерами важного пана, — сын простой сельской девушки, крестьянки, которая кое-как умела читать и писать?.. Нет, это может быть только бредом умирающей.

Кейт склонилась над ней.

— Михалина, прошу вас, подумайте, ведь в то, о чем вы говорите, невозможно поверить!

Старая женщина покачала головой.

— Это святая правда. Как перед Богом, я признаюсь вам. Я заменила младенцев… Дьявол попутал. Вся моя жизнь с той минуты была мучительной болью и страхом перед Божьей карой! Все думала рассказать правду, но не хватало смелости. Поэтому и на исповедь столько лет не ходила: все боялась. А когда обо мне пани графиня, вы или еще кто-нибудь доброе слово скажет, то меня, как ножом по сердцу. Уже сколько раз хотелось признаться, но всегда он, Александр, пугал меня и отговаривал: «Не будь глупой, пусть уже так остается, иначе выгонят тебя, твоего сына и сдохнете под забором, а еще и в тюрьму посадят…».

На Кейт обрушилась где-то глубоко спрятанная растерянность. Она потерла лоб.

— Какой Александр?.. О каком Александре вы говорите?

— О каком же, о злом духе, о Жолоне, что камердинером у покойного пана графа служил.

— О том старом Александре, который живет за усадьбой на пенсии?

— Да, о нем. Он один знал, поймав меня, когда я выносила ребенка, и только он узнал его по родимому пятну. Тогда он, старый, соблазнил меня молодую и поклялся, что не проговорится. Прости меня, Господи, потому что мой грех гораздо больший.