Кейт сама протянула ему обе руки. Роджер целовал их и шептал, шептал:

— Боже, как я счастлив! Кейт! Драгоценная моя! Единственная. Я осыплю тебя бриллиантами, цветами. Я поражу тобой весь мир, ослеплю его твоей красотой! Я, наверное, лопну от гордости, что у меня такая жена! Кейт! Я обожаю, преклоняюсь перед тобой.

— Паненка Кася! — послышался за ними срывающийся голос. — Вы здесь?

На балкон вбежала запыхавшаяся горничная Герта и прокричала:

— Скорее, паненка, Михалине снова сделалось плохо! Она едва дышит.

— Да-да, я уже иду, — ответила Кейт. — Извини, Гого, я должна сделать укол бедной Михалине.

Она быстро прошла через салон, где несколько пар танцевали куявяк, через анфиладу комнат в буфетную, в которой находилась аптечка. В последние дни ей приходилось заглядывать сюда часто. Старая добрая Михалина, в прошлом кормилица и нянька Гого, а сейчас ключница в имении, давно уже чувствовала сердечное недомогание.

В буфетной господствовали толчея и неразбериха. Один за другим вбегали лакеи со звенящими от стекла подносами. В большие кувшины наливали крюшон, оранжад; в хрустальные вазы укладывали фрукты и сладости. Здесь же пан Матей планировал размещение прибывающих гостей, обслуживающего персонала по комнатам и во флигель. Склоняясь над списком, ему приходилось отвлекаться всякий раз, чтобы распорядиться по поводу доставки новых свечей.

Пан Матей считался в имении приказчиком, но в действительности в Прудах выполнял множество разных функций: выдавал зарплату, совершал важные покупки, ездил в Познань для улаживания всевозможных дел в конторах, наблюдал за слугами в имении, а во время больших приемов становился кем-то вроде дворецкого, поскольку пани Матильда полностью доверяла ему. Пан Матей был сыном Михалины и молочным братом Роджера. Уже поэтому ему было обеспечено содержание в Прудах до конца жизни.

Доставая из аптечки шприц, эфир и ампулы с камфарой, Кейт сказала:

— Пан Матей, не забудьте, пожалуйста, поставить вторую кровать в четырнадцатую комнату.

— Да-да, я помню.

— А сейчас, может быть, вы заглянете к своей маме? Я иду сделать ей укол. Снова ей, бедняжке, хуже стало.

— Спасибо, паненка, но я сейчас занят. Если вы позволите, может, позже.

Он всегда был таким обязательным, вежливым и исполнительным, прямой как струна, в высоких сапогах, зеленых брюках и френче.

Из буфетной крутые ступени вели на третий этаж, где находились комнаты прислуги. Кейт быстро пробежала по длинному коридору и вошла в небольшую чистенькую комнатку. Ничем не прикрытая лампочка заливала помещение ярким светом. На высокой кровати на белоснежной постели лежала Михалина. При виде Кент на лице ее появилось подобие улыбки. Она с трудом переводила дыхание.

Пульс Михалины испугал Кейт: он едва прослушивался. Быстро наполнив шприц, Кент сделала укол.

— Спасибо, панна Кася, — прошептала больная. — Наверное, в этот раз уже не поможет… Вы идите, там же бал, вам к лицу это белое платье…

— Я посижу с вами, — погладила ее руку Кейт, еще раз проверив пульс. Изменений не произошло: он по-прежнему улавливался с трудом, и она сочла нужным повторить укол. Прошло несколько минут. Михалина лежала с закрытыми глазами, и казалось, что она умерла, как неожиданно послышалось: