— Саша, что у нас дома? Как наши дети? — переспросила Евгения в тон. Она начиняла специальные пояса пачками прокламаций.

— Я же серьезно спрашиваю!

— И я серьезно… — но, увидев, как помрачнел муж, улыбнулась. — Все в порядке, милый. Твоя лубенская нянечка смотрят за ними, как хлопотунья квочка. Любому недругу глаза выклюет!

— Ты извини меня… — сказал со вздохом Александр. — Но мне пора или.

— И ты прости… — начала она умоляюще, но, не договорив, внезапно уронила голову на стол, заваленный гранками, вырезками из газет, листовками, письмами. Александр подумал, что она заплакала, но нет — спит. Растрепанные волосы водопадом спадают на вымазанные свежей типографской краской руки. Шлихтер смотрит на эту маленькую женщину, мать двух его сыновей. Жизнь только начинается, а уже двенадцать лет, одна ее треть, пройдена бок о бок с этим нежным и мужественным человеком. И находясь рядом с ней, как-то не веришь, что может быть сила, кроме смерти, способная разлучить их.

С шумом, грохотом в комнату ввалился Вакар, оживленный, вспотевший, еле переводя дух. Он со вздохом облегчения бросил тяжелый жилет, набитый листовками.

— Женя, рассортируй листовки! — крикнул он. — И давай корректуру следующих!

— Тс-с, — прошептал Шлихтер, предупредительно выставив руку вперед. — Не будите ее, я сам, — и склонился над гранкой.

— Сейчас я вскипячу чаю, густого, черного, а то зевота выворачивает скулы. — И Вакар сладко потянулся до хруста в суставах.

— Как вы думаете, Володя? — через некоторое время спросил Шлихтер, исправив корректуру и присаживаясь рядом.

— Думаю, все будет хорошо, — прихлебывая чудодейственный напиток, возвращающий силы, ответил Вакар.

Шлихтер с уважением смотрел на товарища, этого доброго духа, человека-невидимку, приводящего в движение многие колесики сложной, а иной раз и непостижимой умом машины подполья… «Вспомнят ли когда-нибудь люди грядущие о таких вот, как Вакар?» — подумал он.

Шлихтер, тщательно осмотревшись, вышел в ночь. Киев еще спал. Приятно смотреть на дремлющие тополя. Они чуть-чуть, как бы зябко, вздрагивают всей листвой от легкого ветерка.

Они шли втроем в сторону вокзала. Александр по центру аллеи Бибиковского бульвара. Владимир Вакар — но левому тротуару. Василий Рогачевский — по правому. Никто бы не заподозрил, что они идут вместе.

Несмотря на ранний час, было видно, как то там, то здесь в окнах подвалов вспыхивал свет. По направлению к вокзалу торопливо тянулись люди, с виду не пассажиры, потому что без вещей, по одежде — мастеровые. Какие-то невидимые нити стягивали их со всех сторон к железнодорожным мастерским.

Ударили к ранней заутрене колокола во Владимирском соборе. Прозвенев промчался первый трамвай. Зафыркали, загудели маневровые паровозики «овечки». По краям неба начал прорезаться серый, недружный, какой-то невыспавшийся рассвет.

Шлихтер зашел в кирпичное здание вокзала Киев-1. И тут та же картина: много рабочего люда. Мастеровые жмутся по углам или стоят лицом к окнам, будто выжидая чьего-то прихода или сигнала. У буфета толпится публика «почище». Здесь наспех пропускают «по маленькой», закусывая грибками, репортеры местных газет. Шлихтер узнал по жирному загривку даже издателя черносотенной газеты «Киевлянин» Пихно, отвратительную верноподданническую скотину и провокатора, при виде которого неудержимо хотелось снять галоши и отлупить его ими по откормленным щекам. Его окружали переодетые в штатское жандармы. Выдавала их выправка — как аршин проглотили.