— Доло-ой! Доло-ой! Доло-ой!

Люди, даже ничего не подозревавшие, сразу почуяли что-то неладное. Тревога усилилась, когда вопль подхватили все паровозы, находившиеся на линии в районе станции Киев. Решив, что начался пожар или произошло крушение, на вокзал, звоня в колокола, ринулось несколько пожарных команд. Слухи, обгоняя слухи, неслись в город, с каждой минутой становясь все фантастичнее, и сотни зевак потянулись к вокзалу, чтобы увидеть такое, чего и свет не видывал.

Первым бросил работу сборочный цех. И тут показалось, что в цех влетели белые голуби — так запестрело от прокламаций! Рабочие ловили их, жадно тянули к ним руки. То там, то здесь на станки, ящики, столы вскакивали молодые рабочие и не очень привычно читали вслух изложенные в листках требования. Поднялись крики «ура», раздались аплодисменты. Но вдруг наступила тишина. Она оглушила. Что такое? Оказывается, администрация оборвала гудок. Туда бросилась группа смельчаков, вышибла из котельной приспешников администрации. Теперь уже прерывистый рев не утихал ни на миг. Вскоре вся масса рабочих высыпала во двор.

Кто-то догадался широко распахнуть ворота. На территорию мастерских ринулась огромная толпа гражданских лиц, зевак, блатных, агитаторов и репортеров.

— Читайте требования! Читайте вслух! Что там пишут?

Рабочие размахивали листовками, и Шлихтер с горечью подумал о том, что многие из них были неграмотны.

— Слушайте, люди! — загудел бас Никифорова. Он поднялся на груду ящиков. — Киевский комитет Российской социал-демократической рабочей, повторяю, рабочей, а значит, нашей партии пришел нам на помощь. Он по нашей, товарищи рабочие, просьбе составил требования, в которых отражены самые больные стороны нашей жизни. Слушайте, я вам прочитаю… тьфу, где же очки?..

К Никифорову потянулись руки с очками.

— Слушайте… слушайте все, — пронеслось. И настала тишина, казалось, немыслимая при таком скоплении народа. Многие, боясь ее нарушить, старались не дышать. И слова, тяжелые, как пудовые гири, одно за другим падали в толпу, и от них, как от камней, брошенных в воду, расходились круги.

— Восьмичасовой рабочий день!

— Ура!

— Увеличение расценок!

— Ура!

— Вежливое обращение!

— Ур-ра!

— А это внесли мы с Ванькой. Послушайте… Пункт девятый: «Удаление помощника заведующего вагонным цехом Хлебородова, помощника мастера Голомбиевского…»

— Правильно! На тачку их!

— Повесить их сейчас! Вздернуть на фонари! — раздался звонкий голос. Шлихтер повернулся и вздрогнул: кричал его знакомый Вася, филер с хорьковой мордочкой, одетый в синюю рабочую робу… «Жив курилка!»

— Тихо! — громко и четко сказал Никифоров. — Мы никому не хотим зла. Мы только требуем, чтобы нам создали человеческие условия… и для наших детишек тоже.

— Не поддавайтесь на провокации! — крикнул Шлихтер высоким тенором, который услышали в самых дальних рядах. — Среди нас есть переодетые полицейские. Они хотят спровоцировать резню!

— Где они? Хватайте, держите их! Объявляй забастовку!

Никифоров поднял руку, и на мгновение все утихли.

— С этой минуты бастуем, товарищи, до конца! Какая-то напряженная, затянувшаяся пауза — и вдруг сразу взорвалось такое мощное «ура», что многие, как бы боясь оглохнуть, схватились за уши.