— Слушайте, слушайте… — заговорили с разных сторон.

— Разрешите? — сказал Шлихтер, и все смолкли. — Я прошлой ночью обошел чуть ли не вокруг земного шара по своей комнате, потому что мне не давал спать один вопрос: почему?

Во мраке смутно вырисовывались контуры голов и фигур. Вокруг были слушатели, заинтересованные в споре, и все же, не видя их глаз, говорить в темноту невероятно трудно.

— Почему мы, социал-демократы, так часто плетемся в хвосте событий? — открыл Шлихтер сокровенное. — Рабочая партия, да еще социалистическая, — это авангард рабочего класса. А не самозванцы ли мы? Может, мы не те, за кого себя сами считаем? Потому что грустно и больно видеть, как зачастую рабочий класс сам по себе. Мы как бы идем по разным тротуарам…

— Путанно, но понять можно, — согласился Исув. — Да, мы еще не научились овладевать массами.

— Я хочу, чтобы вы меня поняли правильно, — продолжал взволнованно Шлихтер. — Надо продумать, как, каким способом мы возглавим стихийное движение масс!

Он встал так, что лицо его, залитое лунным светом, стало видно всем.

— Прием прост: для каждого предприятия выработать конкретные требования к их администрации и отпечатать их в нашей типографии.

— Блажь! — ухмыльнулся Рогачевский. — У вас в Киеве, насколько мне известно, семьдесят предприятий. Значит, семьдесят оригинальных листовок?

— Вот именно. И за подписью Киевского комитета РСДРП. Это сразу подчеркивает политическое значение движения. И пусть жандармерия кумекает, откуда мы все знаем, вплоть до фамилий мастеров-провокаторов, которых потребуем убрать, — закончил Шлихтер.

— Идея полезная, — сказал Исув. — Но на это надо время, дни и дни, а стачка буквально на носу!

— Увы, Сашко, должен вас огорчить, — отозвался Вакар. — Наша техника не сможет отпечатать более двух тысяч прокламаций при круглосуточной работе. Причем — одного набора. А тут, я вижу, придется набирать по крайней мере пятьдесят вариантов.

— И все равно это надо сделать, — загудел бас — Каждому рабочему интересно прочитать, что социал-демократы, эти черти с рогами, как их обрисовывают жандармы, знают все боли и обиды простого труженика, говорят с ним на понятном языке и предъявляют требования, которые каждый носит в себе, но не каждый решается высказать,

— Знаменито! — зазвенел молодой голос. — Полиция ошалеет, когда листовки как снег засыплют весь город. Тут не помогут и дворники со своими метлами!

Что-то черное вдруг прорезало воздух и плюхнулось в кусты.

— Сова! — не успев испугаться, охнул кто-то, и все расхохотались.

— Сегодня уже восемнадцатое июля, — заговорил Шлихтер. — Времени остается в обрез. В понедельник железнодорожные рабочие по обыкновению явятся в мастерские и станут на работу. В половине десятого сборочный цех, наиболее сознательный, бросит работу и, проникнув в паровое отделение, даст тревожный гудок.

— А почему, собственно, вы начинаете с железнодорожников?

— Я уже около года веду там кружок и знаю, чем они дышат. Это самая организованная часть киевского рабочего класса.

— Разрешите привести один, характерный для общего настроения рабочих, случай, — сказал Вакар. — Иван Петрович, может, вы повторите то, что сегодня мне рассказывали?