В лесу, против станции Святошино, влево от Брест-Литовского шоссе 17 июля 1903 года поздно вечером состоялось заседание Киевского комитета Российской социал-демократической рабочей партии. В городе очень трудно найти вместительную квартиру для такого собрания. Флажкеры, сигналисты, постовые, расставленные через равные промежутки, указывали направление. Пришлось забираться в порядочную глушь. Кругом пустынно и тихо. Люди собирались медленно, и потому заседание открыли, когда вокруг уже царила непроглядная тьма: облака то и дело плотно занавешивали ущербную луну.

— М-да… Даже природа словно заснула, — изрек кто-то. И как раз в это время лесное молчание нарушил резкий порыв ветра. Он закачал верхушки деревьев, и лес наполнился тревожным, будто конспиративным шепотом листвы.

Сначала шла, так сказать, пристрелка. Шлихтер внимательно вслушивался в переплетение голосов, стараясь побыстрее разобраться в настроении подпольщиков.

— Нет, вы все-таки уточните, как это все назвать, — звенел молодой голос. — Бунт? Манифестация? Или просто стачка?

— Это, если хотите, революция сложенных рук! — пояснил какой-то хорошо поставленный голос. — Рабочие сложили руки, чтобы добиться справедливости!

— А почему именно сложили? — не унимался молодой.

— Как вы не понимаете азбучных истин! — Казалось, хозяин интеллигентного голоса поправил пенсне в золотой оправе. Это был Дижур. — Скрещенными руками невозможно учинить никакого насилия, эрго, и самим не вызвать такового! Так-с!

— «Эрго» — значит?..

— …«следовательно»!

— А нам не надо этого эрго! — взвился молодой голос. — Нам вынь да положь то, что у меня живодер и кровопийца украл. Пулю им, а не эрго!

— Видели мы эти сложенные руки! — прозвучал как из бочки низкий бас, и Шлихтер узнал его владельца — это был рабочий железнодорожных мастерских, член одного из его подпольных кружков, Никифоров. — Наш комитет удружил: ко дню первомайского праздника выпустил листовку. Начало хорошее, ничего не скажешь. А под конец призвал он киевских рабочих и работниц без знамен и пения революционных песен пройтись по Крещатику в «грозном молчании». И смотреть исподлобья на буржуазию всякую. Мол, напугаем ее этим до смерти! А нас, со сложенными руками, на Прорезной улице окружила полиция. Казаки бросились разгонять. Всыпали нам… Показалось мало, догнали, да и еще поддали. Арестовали человек сто пятьдесят, из них рабочих — семьдесят один…

— Один — это вы?

— Точно! Из-за этих сложенных рук три дня в каталажке вшей кормил!

Кусты зашуршали от вломившегося в самую их гущу плотного тела.

— Осторожней… тут ноги! — воскликнул кто-то.

— Извините… — прозвучал строгий мужской голос. — Простите за опоздание — никак не мог от «хвоста» оторваться.

— Это бывает… — поддержал кто-то.

— Друзья, — сказал Вакар, поднимаясь. — Можем начинать. Мы ожидали товарища Алексея.

— Александра, — поправил пришедший.

— Не имеет значения, — засмеялся Вакар. — И вот он перед вами, прошу любить и жаловать…

Шлихтер уже знал: настоящее его имя — Иосиф Исув, по профессии учитель еврейской школы в Северо-Западном крае. Живет в Киеве нелегально. Не имеет, как говорится, ни кола ни двора.