Посоветовавшись, решили ехать, хотя дед и кричал им что-то вслед.

Похлестывая вожжами каурую лошаденку, Маньковский выехал на битый шлях. Впереди открылось большое село, нарядно выстроившееся над водой, в которой отражались крыши хат, напоминающие соломенные шляпы, и пирамидальные тополя, и аисты-черногузы в огромных гнездах, свитых на поднятых на столбах колесах. Под истошный крик лягушек проехали по узкой плетеной запруде между двумя озерцами, заросшими пушистым камышом. Вдруг лошадь тревожно заржала и взвилась па дыбы. Шлихтер не сразу заметил, что ее под уздцы схватил какой-то небольшой, почти квадратный мужичонка, тоже, как и дед, в небеленой посконной одежде.

— Тпру! — заорал Маньковский, соскакивая с линейки и натягивая вожжи.

— Поворачивай назад, — закричал мужичонка, — тут вам пути нету!

Зашуршал камыш, и на дорогу вышли несколько мужиков с вилами и кольями в руках. У одного оказалось одноствольное ружье-берданка.

— Заворачивай, пока целы!

Сверкающие смертельной ненавистью глаза смотрела исподлобья. Было их человек десять.

— Я врач, лекарь! — сказал громко Маньковский, похлопывая лошадь по крупу, успокаивая ее. — Вы не имеете права меня задерживать. Мы приехали спасти вас от верной гибели. Холера совсем не страшна, если выполнять…

— Хватит! Слышали! — оборвал, подходя, мрачный человек лет сорока. — Потому и не пускаем, что вы — лекари! В соседнем селе лекарей не было, и мора не было. А как приехали, так почитай все село вымерло. Знаем мы вас!

— Вы все перепутали! — вмешался Шлихтер.

— Да чего на них смотреть, толкай с лошадью в озеро! Неча сопли распускать! — завопил тот, квадратный, что держал лошадь под уздцы, пытаясь повернуть ее.

— Опомнитесь! Мы ваши друзья! — закричал Александр и пошел навстречу мужикам. — Вы не на того руку поднимаете. Ваши враги — чиновники и помещики. Они довели вас до голода и болезней!

— Ты нас не учи, барчук, — прохрипел мрачный мужик. — Мы ученые.

— Да, да, вы ученые плетьми и розгами, а до букваря вас правительство не допускает, потому что боится, что грамота откроет вам глаза, в каком рабстве и бесправии вы живете!

Он смотрел в глаза мужиков и чувствовал, что говорит не то, не так, что слова его отскакивают от них, как от стенки горох.

— Есть у вас в селе больные? — спросил Маньковский, пытаясь вырвать недоуздок из дрожащих рук квадратного мужика.

— А вам какое дело? — спросил человек с берданкой. — Жили без вас и проживем!

— Бейте его! — донеслось из задних рядов.

— Люди, — крикнул Шлихтер, уже не различая лиц, — вы не понимаете… Она, эта ваша темнота, — причина холеры…

— Ты нам зубы не заговаривай! — взвыл кто-то. — Ответь, зачем ваши лекаря живых людей в землю закапывают?

— Почему зараза только мужиков берет, а лекарей не трогает?

— Панам жить стало тесно, вот они через докторов и хотят поубавить черного люда!

— От ваших лекарств собаки дохнут! — взъярился чернобородый. — Что на них смотреть? Топи их!

— Стой, хлопцы! — будто прозрев, с прояснившимся лицом сказал мрачный мужчина. — Он же по-нашему, по-украински балакает. Свой человек вроде бы.