— И помогает? — спросил Шлихтер.

— А черт его знает! Наше счастье, что честные люди, рискуя своей жизнью, включились в борьбу с эпидемией. Это наша победа, победа разума, а по существу, — капля в море! Спасибо вот и вам за то, что приехали: будем вместе тащить этот непомерно тяжелый крест.

— Вы правы, доктор, — сказал Шлихтер. — Но мы намерены использовать легальную работу для нелегальной пропаганды. Пусть она не сразу даст всходы. Но зерна должны быть посеяны даже в самые темные души.

— Сашко надеется также, что ему удастся собрать материал для исследования по крестьянскому вопросу. Аграрный вопрос — это его конек! — добавила Евгения.

— Дерзновенная молодость! Готов помочь вам, — сказал Маньковский, продолжая изучающе рассматривать молодых людей. — Но должен предупредить… Не огорчайтесь, пожалуйста, если ваши планы рассыплются, как карточные домики. Жизнь нас не очень балует.

— Поберегли бы вы себя, доктор, — сказал Шлихтер. — Верю, что холера вас не возьмет, но ведь сердце может не выдержать такой нагрузки.

— Вы, к сожалению, правы. У меня и сейчас перед глазами все движется, пятнами какими-то, как в тумане, — проговорил тот слабым голосом. — Пришел-то я предупредить вас, черти вы драповые: не пейте сырой воды! — Он лег, вернее, рухнул на стоящий у стены топчан и сразу же захрапел, со свистом, торопливо, будто боясь, что его разбудят и не дадут выспаться.

— Веселенького мало, — покачал головой Шлихтер. — Придется заменить его в бараке, — и, обуваясь в юфтовые сапоги, добавил: — У холеры отдыха нет!

— Сашко! — испуганно воскликнула Евгения,

— Ты что-то хотела сказать? — поднял брови муж, напяливая капюшон.

— Нет, нет… Я просто так… Делай что хочешь. Бог с тобою.

— Хорошо было нашим предкам, — засмеялся Александр, — перекрестился, и вся нечистая сила пропадала. А ныне черт что-то не очень боится заклинаний. Веселенького мало. — И он ушел.

Евгения припала к окну. В синих сумерках мелькнула темная фигура и слилась с бесформенным фоном…

Утром, когда после хлопотного ночного дежурства, еле держась на ногах, Александр ввалился в хату, он чуть не шарахнулся обратно. Ни Маньковского, ни жены не было. На широкой лавке, удобно устроившись, сидел здоровый, краснолицый пожилой, но сохранивший строевую выправку урядник.

«Арест? — мелькнуло в мозгу. — Обыск?»

Но урядник при виде вошедшего вскочил и осклабился.

— Александр Григорьевич? — воскликнул радостно, растопырив руки, будто собираясь обниматься.

— Я, — ответил Шлихтер, стараясь оценить обстановку.

— Как здоровьице? — В голосе урядника звучат какие-то странные, неуместные нотки искреннего сочувствия.

— Не жалуюсь, — Шлихтер изучил уже и оттопыренные уши, поросшие мелкими волосиками, и всего-то в две морщины лобик урядника.

— А то уж очень оно на этот счет беспокоится, — хмыкнул страж.

— Кто «оно»?

— Начальство, благодетели наши. Спят и во сне видят, как бы с вами чего не случилось-получилось.

— Помилуйте, да что со мной может случиться? — начал улыбаться Шлихтер.

— Народ озверел-с, скубентов, тилигенцию, лекарей и прочих евреев бьют смертным боем.