Они вышли на предвечерний Крещатик. Дневные торопливые походки и озабоченные лица сменились размеренным движением пар, вышедших на променаж в нарядных костюмах. Надо направо и налево раскланиваться со знакомыми, и не дай доля прозевать снять шляпу перед стоящими у кормила власти!

Бросались в глаза рекламы увеселительных заведений; «Шато-де-флер»: «Ансамбль дам-трубачей», Парк «Эрмитаж»: «Гастроли американской дивы мадмуазель Дези», Театр Соловцова: «Концерт-монстр при участии всей труппы»…

Заметно, что экипажи, ландо, кабриолеты и извозчичьи пролетки с респектабельными пассажирами движутся преимущественно в одном направлении, к помещению литературно-артистического общества на Крещатике. Там пышноусые швейцары в ливреях с золотыми разводами отправляют «черную» публику — студентов и рабочих — на хоры.

И полились речи. Выступали корифеи либералов — политэконом Железнов, князь Трубецкой, историк профессор Лучицкий… Можно было подумать, что пришла в движение вся Академия наук. Что ни имя — аплодисменты и взвизгивание дам. Среди выступавших много блестящих первоклассных ораторов. Произнесено немало красивых слов о необходимости ввести в России конституционное правление и репрезентативные, представительные учреждения.

Александр послал записку с просьбой предоставить ему слово. Ее прочитали тузы освободительного движения, пожали плечами, но в список внесли. После эсеров, разглагольствующих о земле и воле, на трибуну поднялся Львов-Рогачевский.

У Шлихтера засосало под ложечкой. Как горько смотреть на такого в недалеком прошлом типичного «нигилиста», призывавшего к забастовке в железнодорожных мастерских, выступая в рыжем клоунском парике. Теперь он был аккуратно пострижен, с причесанной бородой, в новом пенсне, целлулоидном воротничке и галстуке бабочкой. Единственно, что осталось от старого Василия, — это стоптанные ботинки. Держался он уже не как бунтарь и потрясатель основ, а как-то заискивающе, чуть ли не подхалимски, как бы с оглядкой, не нарушил ли какие-то установленные в благородном обществе правила хорошего тона. Он даже не подчеркнул, что выступает как представитель комитета РСДРП. Произнес пустую, бесцветную речь, не сказал о развивающемся революционном движении и о роли рабочего класса в нем. Это было выступление не трибуна, а чиновника, отбывающего нудный урок, пристраивающегося в затылок к либералам.

«Эх, Василий Львович, Василий Львович, — вздохнул Шлихтер. — Для революции ты человек конченый. А по сему с глаз тебя долой и из сердца вон!»

— Почему вам не дают слова? — протолкался к ним взволнованный Вакар. — От этих фигляров всего можно ожидать. Дадут высказаться своим и прекратят прения,

— Это будет свинство! — ответил Шлихтер и начал пробираться к столу, за которым восседали ведущие банкет.

Чувствовалось, что публика уже утомлена, что ораторы повторяются. Наконец, пошептавшись с сидящими рядом профессорами, выступил Богдан Кистяковскнй. Он приветствовал публику, живущую ожиданием перемен, ораторов, открывших манящую перспективу освободительного движения, и закончил: