«Сейчас бы мне эту уху!» — мелькнула мысль. Но она тут же была оттеснена воспоминаниями об урагане. Страшно! У Васи был сильно рассечен лоб, подбит глаз и нос. Но он не плакал. Потом… Что было потом?
Ага! Шли по бору. Миша устал, хотелось сильно пить. Вася ушел искать воду.
«А черничный сок?» — вдруг вспомнил Миша.
Он ощутил в руке крепко зажатый хлеб и порывисто, словно краюшка жгла руку, положил обратно.
Голова горела. Впервые за эти дни, да и, пожалуй, за все свои тринадцать с половиной лет, Миша так был наполнен жгучими мыслями. Его широко открытые глаза глядели на далекие звезды, которые хитро мигали сквозь просветы в кронах деревьев…
Миша вдруг, словно чужими глазами, увидел себя. Вот он плетется в хвосте отряда, его душит беспричинная обида, он устал, он голоден, он хочет пить, но не крепится, как Вася и Лева, а ноет, стонет, жалуется. Он считает себя страдальцем, хочет, чтобы все за ним ухаживали, уговаривали, заботились. И Вася заботился о нем. А кто заботился о Васе? Что сделал для него и Левы он, Миша? Чем помог друзьям во время похода?
— Не хочу быть таким, не хочу, — шептал он.
Ночь проходила, а Миша не спал, все думал, думал, думал. Он думал по-настоящему, по-мужски, впервые в жизни сумев критически посмотреть на себя. После таких раздумий человек становится крепче, взрослее, чище. И жалок тот, кто не переживает подобных тяжелых, но нужных минут…
Перед рассветом Миша заснул тревожным сном.
Что было дальше
Проснулся Миша потому, что услыхал взволнованные голоса друзей. Над бором уже стояло солнце. Миша чувствовал себя усталым, разбитым, но что-то новое, радостное теплилось в сердце. И это ощущение прекрасного и важного, что произошло с ним, с каждой минутой все больше наполняло его.
Миша вскочил на ноги, подошел к товарищам. Их лица были хмурыми. Вася тяжело взглянул на Мишу.
— Ты не брал хлеб?
— А что? — произнес тог, чувствуя, как прилила кровь к лицу.
— Хлеб пропал.
— Я не брал… Разве его нет в рюкзаке?
Вася молча открыл рюкзак: хлеба там не было, а тряпка, в которой он был завернут, валялась рядом. Поспешно, словно боясь, что его перебьют, Миша залепетал:
— Я не брал его. Я…
Он умолк, встретив холодный презрительный взгляд Левы.
— Врешь! Ты съел!
— Не я…
Он только сейчас понял, какое тяжелое подозрение легло на него. Миша не знал, как ему оправдаться, как доказать, что он не виноват.
«А может, и взаправду я хлеб съел, — с ужасом подумал он. — Во сне, нечаянно…»
Нет! Миша хорошо помнил, что положил краюшку обратно в рюкзак. И больше не брал.
— Не я… — повторил он.
И тогда Лева, словно камень, бросил ему в лицо:
— Трус ты! Даже признаться не можешь.
Миша стоял оскорбленный, оплеванный. У него мелко тряслись губы, он еле сдерживал себя, чтобы не заплакать.
— Не брал я хлеб, ребята…
— Врешь! — закричал Лева.
— Не обижай человека, — остановил его Вася. — Не обижай, когда не знаешь!
Эта поддержка вызвала жалкую смущенную улыбку на Мишином лице. Он дрогнувшим голосом произнес:
— Не съел я, Василь, хлеб…
— Не съел, так и разговор кончим.
В это время подбежал Кузька. Он, повиливая хвостом, сунул голову в рюкзак, жадно обнюхал.