— Пора бы уж снять басурман, не то и до железы[40] недалече, или еще до какой моровой язвы, — заметил молодой гридин Вышата, завидев, как вдалеке улица упирается в забор из повисших на шестах мертвецов.

— Пора, не пора! Не твоего ума дела! Когда княже скажет, тогда и будет пора! — буркнул Драгомир сквозь свою рыжую бороду.

Вскоре дружинники добрались до Кузнецких ворот — квадратной башни, увенчанной высоким тесовым шатром с бревенчатой стрельницей наверху. Шероховатые побеленные стены будто покрывала корка запекшегося сыра, а до половины воротной арки спускались тяжелые бронзовые герсы[41]. Ратники пригнули головы, чтобы не удариться о решетки. Цокот подкованных копыт их лошадей звонко отлетал от каменного свода, растянувшегося серым парусом.

За воротами раскинулась Панцирная слобода, где жили и трудились почти все кузнецы столицы: кольчужники, панцирники, оружейники, златокузнецы. На весь мир славился Сеяжск своими искусными мастерами. Легкие клинки, что можно было согнуть в дугу, не сломав, удивительные ларцы, серебряная и золотая утварь — травленая, зерненая и черненая — перстни, мониста и аламы, надежные дощатые брони. За всем этим в столицу стекались гости со всех сторон света, даже из Вирейской империи, которая когда-то считалась непревзойденной в кузнечном ремесле.

— Да разве же по-людски это, по чести? — после долгого молчания, не выдержав, воскликнул Вышата. — Мужа сеяжского, правоверного, что по укладу живет, зла никому не чинит, в жертву поганым отдать! Князь люд свой от кархарна стеречь, оборонять должен, а он им неповинную душу на растерзание отдает! Так выходит, никто не может спать покойно на земле Сеяжской, коли князь такое с людом своим творит!

— Затвори свой рот поганый, покуда я тебе башку не снес! — обрушился на него Драгомир. — Да что ты вообще разумеешь, щенок ты желторотый, чтобы князя хулить и решения его оспаривать? Или не ведаешь ты, что сам каан Тюхтяй кузнеца во служение себе хочет? А коли не отведет он войска, налетит вихрем на град, об этом подумал ты, заступник, человеколюб? Сколько тогда народу поляжет?

— Да откуда же ведомо каану про Фоку-то? Обычно кархарны всех без разбору в полон берут, имен не спрашивают. А уж потом смотрят, кто на что горазд: кого саблей по горлу или волкам на трапезу, кого в ремесло, а кого на копи или еще куды.

— Да говорят, подарили дочери его брошь такую, что глаз не отвесть. Вот и прознал каан, что Фока брошь ту выковал, и захотел его к себе, чтоб векилю его служил, украшения дивные ковал, — смягчив тон, ответил Драгомир.

— Семью жаль кузнеца, — сказал гридин, вздыхая. — На кого останутся?

— Не боись, с глада не издохнут. Княже их довольствием на всю жизнь обеспечит. А срок пройдет — Фоку убитым назовут. Все одно, в Сеяжу ему уже не воротиться. Тогда супружница его себе нового мужа и найдет. Люди говорят, красотой она дюже лепа. Коль так за них трясешься, вот и возьмешь ее в жены. Не пропадать же девке. Или не хочешь порченую?

Юный ратник люто взглянул на старшего товарища, но промолчал.

— Кузнец, здрав будь! — грянул Драгомир, перекрикивая стук молота и шипение горна, когда дружинники вошли в кузницу.