Ярослава нежно прильнула алыми губами ко лбу сына.

Молитва перед святыми образами, приготовления, сенные девицы принесли богатый праздничный наряд. Постельничий Емельян, гордый оттого, что совсем скоро станет ближайшим гриднем[30] новоиспеченного князя, в поясном поклоне протянул ему меч, пожалованный отцом. Все происходило медленно и чинно; обширную, богато обставленную и устланную восточными коврами горницу заливал яркий свет из красных окон.

И вот княжич вышел на двор — прямо перед нижним рундуком крыльца его дожидался роскошный возок[31], украшенный росписью и позолотой. Три жеребца разной масти, все в серебряной сбруе и бубенцах, приветливо фыркали и шевелили острыми ушами.

— Ну что, сын, готов? — послышался твердый голос отца.

Ярополк подошел к возку в сопровождении своего стремянного. Обычно лицо князя оставалось невозмутимым, будто высеченным из камня, — он не слишком любил открыто демонстрировать свои эмоции перед сыном. Но в этот раз, к своему удивлению, Владимир заметил на отцовских устах едва уловимую улыбку радости, а во взгляде его читалась родительская теплота. На Ярополке красовались бархатная княжья шапка с беличьей оторочкой и жемчужным убором, парчовая, затканная золотом свитка в пол, из-под каймы которой украдкой выглядывали носки желтых сафьянных сапог. Корзно лучшего вирейского аксамита торжественно рдел на его левом плече и спине.

Вдали уже во все концы разливался шум торжества. Трезвонили колокола, гудел посадский люд, надрывались гусли, жалейки и сопели[32]. Гулял Господин Великий Гривноград, чествовал княжича Владимира и его постриг. И хотя уже почти два столетия не столько князь, сколько архиепископ да Совет господ правили бал в отложившемся от державного Сеяжска Гривноградском княжестве, народу подавай празднеств и веселья. Как тут пропустить такой повод!

Все даже на время позабыли о многочисленных напастях, чаще и чаще приходивших с Запада. Окреп Гривноград, осмелел, и стало ему тесно в своих лесах да болотах. Потеснил он гордых воинственных соседей — Праденский Орден с Иррозеей. Множество земель отвоевали гривноградцы, обложили данью и поставили там свои крепости, города и становища. А главное — завладели речными торговыми путями.

По задумчивой широкой Гобинке[33], бойкой Лиховодной, другим рекам и притокам сновали туда и обратно северные драккары и шнеки, сеяжские ладьи и струги, гигантские дромоны из далекой восточной империи. Рискуя сгинуть в пучине или пасть от рук кровожадных пиратов, купцы из заморских стран преодолевали полмира, чтобы достичь этих рек, а по ним добраться до шумных торжищ Гривнограда, в самом имени которого слышался задорный звон монет. Первенские шелка и ковры, специи и масла, иррозейсекие клинки, драгоценности, меха, всевозможная утварь, редкие фолианты: чего здесь только не было.

В последнее время не только торговые гости, но и закованные в броню праденские рыцари стали наведываться в княжество на своих шнеках. Прикрываясь намерением объединить церкви — извечной ширмой для грабительских крестовых походов, они уже разорили немало пограничных деревень и монастырей. Пока что гривноградцы достойно держали удар, отстаивая свои территории и совершая ответные походы, но натиск ордена креп с каждым месяцем. Да и проклятые языческие ватаги, засевшие в непроходимых лесах, все чаще устраивали засады на торговые суда. Хитрые, как лисы, язычники умело пользовались родной местностью, знали каждый камень, каждый куст, где можно было затаиться. Но сейчас об этом не вспоминали ни князь, ни купцы, ни весь люд гривноградский.