Платон Аркадьевич посмотрел на нее с изумлением.
– Борджиа? Позвольте, это же… ну да, 1500 год. Плюс-минус несколько. Нет, Лидия Константиновна, это не может быть рапира Борджиа. Восемнадцатый век, ну, может, семнадцатый, но не раньше.
– Сергей Иванович купил ее как рапиру Борджиа, – уперлась учительница. – Думаете, он дал бы себя обмануть?
– Кто это такой вообще? – вмешался Опалин. – Вот этот, про которого вы толкуете?
– Итальянский принц, – ответил Платон Аркадьевич, – впрочем, итальянцем его можно назвать с натяжкой, потому что его отец был испанец и римский папа притом. С поддержкой отца он пытался выкроить для себя какое-нибудь княжество, но… Как только отец умер, все кончилось в одночасье.
– Понятно, – буркнул Опалин, глядя на доску с нарезанными для окрошки огурцами. – Пойду поговорю со Свешниковым. Кто-то же подходил недавно к дому и принес эту штуку…
Но сторож, как выяснилось, проверял динамо-машину на плотине и мало что мог сообщить. Впрочем, он вспомнил, что видел в саду Зайцеву, но она пришла с пустыми руками и, потолковав с учителем, удалилась.
За обедом Опалин в последний момент занял место, на котором раньше сидела Лидия, и таким образом вынудил ее сесть на его место перед его тарелкой, в которой уже лежала еда. Однако этот маневр ровным счетом ничего ему не дал: учительница не стала возражать, а Платон Аркадьевич если и удивился, то несильно.
Стояла жара, которая расслабляюще подействовала и на Опалина. Вспомнив, что в одной из комнат до сих пор стояли несколько шкафов с книгами, он отправился туда, нашел том, в котором говорилось об Италии, и утащил его к себе в комнату. Продираясь через фиты и яти старой орфографии, Опалин прочитал, что в прежние времена Италия была раздроблена на множество мелких государств, но, впрочем, искусства там чрезвычайно процветали. И чем упорнее властители государств резали друг дружку и воевали между собой, тем сильнее процветали искусства. Читая, Опалин то и дело поглядывал на рапиру, которую положил рядом с собой на кровать. Иногда он откладывал книгу, брал рапиру, вынимал ее из ножен и трогал холодный клинок. Все смешалось у него в голове – Италия, Борджиа, уголок Московской губернии, в котором он находился, спиритизм, летающий телескоп, слова доктора и золотая посуда, которую баловавшаяся искусствами помещица Вережникова некогда изобразила на натюрморте, висевшем напротив его постели. Но – поразительное дело – он был тут совершенно один против всего, что могло угрожать ему из настоящего, из прошлого и даже из потустороннего мира, и ни капли не жалел о том, что он один. Ему было хорошо, когда он неспешно разбирался во всех этих хитросплетениях. Когда он работал с товарищами, то постоянно сталкивался с тем, что из-за молодости и неопытности его шпыняют, ставят на место и так или иначе задевают его самолюбие. Здесь он был сам по себе, и он поймал себя на мысли, что ему нравится работать, ни от кого не завися.
«Итак, золотой сервиз… Кто-то решил, что он до сих пор находится в доме. Отлично. Если он и в самом деле где-то спрятан, то надежно, потому что усадьбу уже обыскивали – и люди Стрелковой, и другие наверняка тоже… Этот кто-то хочет поискать еще раз, как следует. Это объясняет странные стуки, которые по ночам слышали жильцы, в том числе Лидия Константиновна… Тихо искать не получается. Преступнику мешают люди, которые тут живут – двое учителей, комсомольцы и доктор. Чтобы от них избавиться, он решает использовать дурную славу усадьбы. К тому же он узнал, что Сергей Иваныч недавно умер за границей… Он крадет череп с кладбища и устраивает появление призрака. Комсомольцы перепуганы и съезжают. Доктор не перепуган, но ему не нравится происходящее, и он перебирается в больницу. Лидия Константиновна переезжает во флигель… Но преступник не учел, что комсомольцы начнут жаловаться наверх, и его действия привлекут внимание властей. В усадьбу приехал Бураков… Он не разобрался, что тут творится, и преступник избавился от него, напугав до полусмерти. Пока вроде бы все логично… Но если учителя не соврали, что мне делать с летающим столом, который они видели? А телескоп? Ведь я же видел, как он парил в воздухе – хотя Виноградов твердил, что мне это померещилось, я не верю, что этого не было… А сабля, тьфу, рапира этого… как его… Цезаря? И еще портрет… – И тут ему в голову пришла совершенно новая мысль. – А не может ли быть так, что этот Сергей Иваныч на самом деле не умер, а вернулся и что-то затевает? От такого, как он, всего можно ожидать…»