– Девки, только не институт физкультуры. Куда хотите, только не туда! – орал тренер. – Если туда пойдете, достану с того света!

– Димдимыч умер? – спросила Настя, а вслед за ней на приеме и Анна.

– Да. Умер. Рак горла. Он до последнего хохотал и нас винил в своей болезни. Мол, должен был умереть от цирроза печени, потому что бухал, а умрет от рака горла, потому что орал на нас. Димдимыч был главным человеком в моей жизни. Он сделал для нас с Нинкой больше, чем родные родители. Он нас родил, вырастил и поставил на ноги.

– Давно хотела спросить: а почему вы с тетей Ниной в медицинский пошли? – уточнила Настя.

Людмила Никандровна посмотрела на дочь. Она вдруг стала такой, какой должна была быть, – милой, отзывчивой, улыбчивой. Доброй и нежной. Марьяша сидела на коленях у матери и задремала от нежности и переживаний. Настя обнимала дочь, хотя рука у нее явно уже онемела.

Настя никогда не интересовалась, почему мама стала психиатром, а тетя Нина дерматологом. Настя вообще мало интересовалась семейной историей и уж тем более жизнью собственной матери. Те вопросы, которые обычно мучают шестнадцатилетних подростков, то, что заставляет их открывать шкафы, в которых хранятся семейные скелеты, искать документы, чтобы убедиться в том, что эти ненормальные, чужие люди, называющие себя родителями, действительно являются таковыми, Настя начала задавать только сейчас. Очевидный диагноз – инфантилизм. Неочевидный – Настя наконец повзрослела. Узнала, что такое боль, страх, несправедливость, разочарование, – то, что положено узнавать опять же в подростковом возрасте, а то и раньше. Но Людмила Никандровна всеми силами препятствовала раннему развитию и социализации дочери, не хотела, чтобы она повзрослела раньше времени, как всегда случается с детьми из спорта. И добилась обратного – Настя выросла, вышла замуж, родила ребенка, но так и не осознала, что детство закончилось. Людмила Никандровна не научила дочь главному – ответственности, которую нужно брать на себя. Тому качеству, которым сама владела в совершенстве. На Миле лежала ответственность за исход игры. Нинка планировала, задавала тон, брызгала энергией, но именно от Милы зависело, как закончится игра. Пока все бились в истерике, Мила доигрывала. Спокойно, уверенно и точно.

– Мам, ты не ответила, почему медицина? – напомнила Настя.

– У Димдимыча был роман с Лидией Ивановной, которая преподавала в нашей школе химию. А биологичка, Наталья Ивановна, вела биологию. И у нее была, так сказать, связь с нашим Димдимычем, но раньше. Эти две женщины, работавшие в одной школе, обе оставшиеся одинокими и бездетными, каждый день встречались в коридорах и в учительской и умудрялись не разговаривать последние лет десять. Когда Димдимычу поставили диагноз и сообщили, что жить ему осталось несколько месяцев, химичка и биологичка столкнулись в больничном коридоре. Они установили четкий распорядок, по очереди дежуря у постели больного. Димдимыч не оставался один ни на минуту. Он и попросил своих Ивановн – он так в шутку их называл: «мои Ивановны» – подготовить нас с Нинкой в медицинский. Они обещали и сдержали слово. Гоняли нас как сидоровых коз, только не по стадиону, а по учебникам. Я ныла, говорила, что вообще в мед не собиралась, даже не думала. И вообще, с чего вдруг Димдимыч за меня попросил? За Нинку – да, понятно, но меня он особо не выделял.